1000 ночных вылетов - Константин Михаленко Страница 27

А в небе беснуются немецкие прожекторы и зенитки. Я вижу в луче прожектора светлую точку самолета, к которой тянутся густые пучки трассирующих снарядов, и чуть доворачиваю машину, чтобы Николаю было удобно стрелять.

— Помоги товарищу, Коля!

После первой же очереди лучи прожекторов перебрасываются к нам. Я смотрю только на приборы. Смотреть по сторонам нельзя — мгновенно ослепнешь. Но Николаю не пилотировать самолет, и он отстреливается, направляя очереди пулемета прямо по лучу прожектора. От рева мотора, близких разрывов и треска пулемета Ждановского почти глохну. И вдруг пулемет смолкает. Страшная мысль.

— Коля?! Жив?

— Однако, жив.

— Так давай! Давай!..

— Пулемет оторвало!

— Как — оторвало?

— Просто. Снарядом из рук вышибло. И турель оторвало. Дырка на ее месте…

— Большая?

— Однако, я пролезу…

Я не могу ничего ответить: меня трясет беззвучный смех.

Десять вылетов за ночь — много. Очень много. А меньше нельзя: необходимо возможно скорее подавить сопротивление гитлеровцев в «котле» и двинуться на запад вслед за наступающими войсками остальных фронтов.

И мы летаем, хотя измотаны вконец. Спать хочется даже в воздухе. Наш полковой врач Элеонора Дибич, используя женское очарование и волю солдата, выбивает прибавку к скудному пайку в виде тоненькой плитки шоколада, который выдают раз в неделю. Командир полка, в свою очередь, отдает приказ: ежедневно в эскадрильях один экипаж освобождается от полетов. Один день без войны. Как это оказывается много!

Сегодня выходной экипаж лейтенантов Мягких и Мочалова. Целый день они будут отсыпаться на деревянных нарах общежития в тепле деревенской избы, а вечером отправятся в сельский клуб на танцы. Танцы в клубе почти каждый вечер. В селе штаб дивизии, штаб полка и батальон аэродромного обслуживания, состоящий в основном из девчат.

Каждый из нас мечтает о том, чтобы хоть раз в месяц сбросить с себя опостылевшие унты, освободиться из тяжеленного комбинезона и налегке — в сапогах и шинели — пробежаться к манящему теплу клуба. А там… Эх, девчонки и в военной форме остаются девчонками! Всех нас влечет женское обаяние, каждому приятна милая, ничего не значащая болтовня, многозначительные взгляды и улыбки. Близость девчат заставляет учащенно биться сердце и переполняет все существо каким-то необъяснимым волнением, от которого немножко страшно и в то же время радостно.

Веселье царит в клубе. Люди приходят сюда, чтобы забыться от страшной действительности, вспомнить милые довоенные годы и помечтать. Да, помечтать! Какими сказочными красавицами кажутся наши девчонки из БАО в мерцающем свете коптилок, в легком шуме веселых голосов, в чарующих звуках музыки. От них исходит волнующий, только им присущий тончайший аромат — смесь запаха духов, свежескошенного сена и еще чего-то непонятного, но страшно приятного и волнующего.

Мы давно соскучились по тишине, элементарным понятиям уюта — по всему, что осталось там, в далеком мирном времени. Война владеет нашими мыслями, разговорами и делами. Ее железная рука подчинила себе все! И никакие не красавицы наши девчонки из БАО… У них такие же обмороженные руки с потрескавшейся кожей, такие же усталые глаза, и не запахом изысканных духов пропитан вокруг них воздух — разит военторговский одеколон «Кармен» в смеси с земляничным мылом. Но они так же хотят забыть на мгновение о служении кровожадному Молоху, хоть на мгновенье почувствовать себя просто человеком, не солдатом, а женщиной…

Поскрипывая и покряхтывая на ухабах, жалуется на свою нелегкую военную судьбу старенькая трехтонка.

Она ползет со скоростью черепахи, но летчики не замечают этого. Они спят. Спят сидя и стоя — кто как пристроился в кузове. И в столовой нет обычных разговоров и возбужденных рассказов о недавних полетах. У всех на уме одно: скорей проглотить немудрящий завтрак из кружки чая да двух черных сухарей и спать. Ох, как хочется спать!

В большой почти квадратной комнате общежития на грубо сколоченном столе, придвинутом вплотную к двухэтажным нарам, возвышается стул, на котором восседает штурман Мочалов. Вся его одежда состоит из пилотки, трусиков и сапог. Голый живот штурмана опоясан ремнем, из расстегнутой кобуры виднеется рукоятка «ТТ». Руки Мочалова скрещены на груди, выглядит он важно и величественно.

— Входите, входите, мои подданные! — произносит штурман, едва мы переступаем порог комнаты.

— Артист! Ошалел, что ли? Мы совсем не расположены к шуткам — скорей бы спать!

— Кто смеет грубить мне, вашему королю?! — Вороненый ствол пистолета ползет по нашим лицам. — Кто смеет оскорблять своего монарха?! Ты? Или ты?

Ствол пистолета тычется в сторону одного, другого. Кто-то пытается проскользнуть в дверь.

— Стой! От двери! Вы забыли правила этикета, мои подданные. Король милостив, но он может быть и жесток…

— Готов, — шепчу я на ухо Борису. — Чокнулся.

Мы все стоим у противоположной стены под дулом пистолета Мочалова. В кого первого пошлет он пулю?

— Надо обезоружить, — шепотом отвечает Борис. — Пошли. С двух сторон.

— Кто там шепчется?

Опять ствол пистолета скользит по нашим лицам. Что стоит ему нажать спуск?.. Черное отверстие замирает на моей переносице.

— Не вы шептались?

— Нет… Я…

— Не забывайте добавлять «ваше величество»! Итак, вы шептались?

— Нет… ваше величество.

— Вы делаете успехи, мой лейтенант. Не исключено, что я подумаю о вашем производстве… Руки! Вы пытаетесь обнажить оружие?

Пистолет Мочалова нацелился в другую сторону. Мы с Борисом обмениваемся мгновенным взглядом и шагаем вперед.

— Стой! Один ко мне, остальные на месте! Пистолет вновь уткнулся в мою переносицу. По коже ползут неприятные мурашки.

— В трудах ты обрящешь счастье… Сыми сапоги, чадо!

Я кошусь взглядом на направленный в мою голову пистолет, шагаю к столу, протягиваю руки к мочаловскому сапогу и — недаром в училище столько часов было затрачено на самбо! — одним ударом выбиваю пистолет из его руки. В то же мгновение ко мне на помощь бросается Борис, наваливаются на Мочалова и остальные ребята.

— Анафема! Анафема! — вопит Мочалов. — Устал! Устал, дети мои! Уложите спать…

Мы укладываем его обмякшее тело на нары и укрываем одеялом. Мочалов вздрагивает мелкой дрожью и приглушенно бормочет:

— А вчерась жандармиха ездила с Коськой-буфетчиком за реку… Не унывай, жандарм!..

Кто-то советует сходить за врачом.

— Братцы, шоколадку бы, а? — неожиданно просит Мочалов. И тут мы замечаем на столе горку шоколадных плиток — паек летчиков эскадрильи.

— Здарылось же таке… — горько вздыхает Иван Казюра. — От лышенько! Як, хлопцы, усе оддамо?