Мирабо - Рене де Кастр Страница 27

Эта откровенность поссорила его с Луизой де Кабри — письмо было перехвачено и доставлено Мирабо-отцу; кроме того, оно навело полицейских на след. Погоня возобновилась. На Сейсельском пароме, переезжая через Рону, Бриансон и Мирабо сцепились с паромщиками; грянул пистолетный выстрел, им пришлось спешно бежать.

Луиза покинула брата и вернулась в Лион. Мирабо спрятался у Бриансона в Лорге, под Драгиньяном. Полицейские схватили госпожу де Кабри и, допросив ее, узнали, где скрывается беглец.

Сквозь жалюзи дома в Лорге Мирабо увидел Мюрона и Брюгьера и сбежал. По неосторожности он оставил набросок маршрута у Бриансона — бумага попала в руки полицейских.

Спасение от погони требовало всё больших усилий: Мирабо перевалил через Альпы и оказался в Пьемонте, там он взобрался на перевал Сен-Бернар и спустился в швейцарский кантон Вале. Затем направился к Вирьеру — расположенному неподалеку от Понтарлье пограничному пункту.

Нам не хватает фактов, чтобы восстановить события в деталях: известно наверняка, что Луиза и Софи стали переписываться. Госпожа де Монье отправила на хранение госпоже де Кабри свою одежду и часть драгоценностей; она попыталась перевести средства в Швейцарию, чтобы устроить там свою жизнь рядом с любовником.

Нет сомнений (и Мирабо напрасно от этого открещивался), что она известила его о своей финансовой операции. После многих недель нищеты Мирабо стал менее свободолюбив, он осознал, что бегство Софи могло бы стать временным спасением: нелегальное положение вместе с любовницей, обладавшей средствами, не шло ни в какое сравнение с одиночеством без гроша. Мирабо слишком большой циник, чтобы не учесть сей положительный аспект любовного романа, героем которого он по-прежнему являлся.

Луиза де Кабри, должно быть, рассудила так же; она написала Софи: «Я думаю, вам лучше поторопиться». Госпожа де Монье только того и желала, но за ней шпионили трое: муж, сестра и брат. Чтобы ослабить надзор, она притворилась, будто раскаялась. Устыдившись, господин де Монье уверил ее, что «не собирается ставить решетки на окна или менять свое отношение к ней».

Тогда Софи стала готовиться к бегству. Несмотря на скупость супруга, ей удалось скопить более 20 тысяч ливров. 15 августа 1776 года она нарочито причастилась; весь Понтарлье был удивлен ее благочестием.

На случай, если ее поймают, Софи запаслась настоем опия. 24 августа 1776 года она надела мужской костюм, а поверх красных бархатных штанов — крестьянское платье; потом перебралась через стену по веревочной лестнице. Внизу — лошадь, приготовленная сообщником. Софи оказалась в седле в тот самый момент, когда муж хватился ее за вечерней молитвой.

В ночи конь беглянки галопом промчался мимо форта Жу, в половине двенадцатого она прибыла в Верьер и упала в объятия Мирабо, который ждал ее на постоялом дворе госпожи Боль.

Можно ли тут говорить о похищении? Позднее Софи постоянно уверяла, что всё устроила сама, и в этом не грешила против истины. Мирабо был лишь согласным любовником, можно было бы сказать — практичным, если бы последствия его безумства не обошлись ему так дорого.

Две недели Мирабо и Софи упивались страстью на постоялом дворе в Верьере; затем отправились дальше искать безопасности; сделав остановку у издателя в Невшателе, они поехали на север через Берн и Солёр и из Базеля приплыли по Рейну в Голландию.

VI

В сентябре 1776 года к портному Лекену, жившему в Амстердаме на Кальверстранд, обратилась пара соотечественников, желавших снять квартиру. Путешественники прибыли из Роттердама и назвались графом и графиней де Сен-Матье. Мужчина был плотного телосложения, с рябым лицом и монументальной курчавой шевелюрой; женщина с кукольным личиком и влюбленным взглядом предоставила спутнику обсуждать условия найма. Поскольку господин де Сен-Матье не торговался и сразу дал горсть пистолей наличными, они быстро договорились.

Вскоре портной заметил странности своих квартирантов: они не носили обручальных колец, жили под ложным именем, и люди, сильно похожие на полицейских, постоянно о них расспрашивали.

Как некогда его дядя Луи Александр, похитивший мадемуазель Наварр, Мирабо явился искать убежища в Амстердаме, мировой столице свободомыслия. У него были рекомендации в масонские ложи, связанные с той, членом которой он являлся; благодаря этой мощной защите он мог получить гражданство города, что оградило бы его от чрезвычайных мер версальского кабинета.

В Амстердаме бурлили идеи; люди независимого ума встречались там друг с другом; они совещались между собой и издавали книги, из осторожности, опасаясь преследований, не указывая имя автора. Мирабо знал об этой особенности, она тоже повлияла на его выбор. Как и отец, он имел и склонность к писательству, и творческий зуд. «Опыт о деспотизме» принес ему первый гонорар. Разбазарив деньги, он решил, что навеки стал господином свободы, которую у него столь яростно оспаривали. Почему бы не продолжить литературную карьеру и не сколотить этим путем состояние?

Пока в деньгах недостатка не было — Софи порядком опустошила сундуки старого мужа. Она была готова продать последнюю драгоценность за улыбку любовника, ради которого пожертвовала своей честью.

Первые недели в Амстердаме были продолжением сказки, начатой в Верьере: хороший стол, доступная любовь, спектакли, концерты, неторопливые прогулки вдоль каналов. Потом, как любой удовлетворенный мужчина, Мирабо почувствовал скуку; чтобы развеять ее, он вновь взялся за перо.

В то время у англичан были большие проблемы с американскими колониями, провозгласившими независимость; король Георг III повелел усмирить бунтовщиков. Поскольку его армии оказалось недостаточно, он искал добровольцев в Европе; наследный принц Гессен-Кассельский предложил продать ему гренадеров.

В момент отплытия солдаты, с которыми обращались как с рабами, взбунтовались и сбежали в Голландию. Прекрасная тема для памфлета! В один присест враг деспотизма написал «Обращение к гессенцам и прочим германским народам, проданным их правителями Англии» — и издал в виде брошюры.

Несколько фраз из этого красноречивого и зажигательного протеста остались в истории: «Вы проданы — и для чего, о боги! Чтобы напасть на людей, отстаивающих справедливость, на тех, кто подает вам самый благородный пример. Почему бы вам не подражать им, вместо того чтобы их убивать? Когда власть превращается в произвол и угнетение, когда она посягает на свойства, для защиты которых и была учреждена, когда она нарушает договор, который обеспечил и ограничил ее права, сопротивление становится долгом и не может именоваться бунтом».

Говоря так, чувствуешь облегчение, если сам почувствовал на себе несправедливость властей. Какую радость испытал бы Мирабо, если бы знал тогда, что однажды сможет обратиться в том же тоне к властям, сделавшим его беглецом!

Помимо авторского удовлетворения брошюра принесла скрывавшейся паре кое-какой финансовый достаток. Впоследствии к нему добавилась радость духовного плана: в ответ на памфлет Мирабо вышло «Письмо графа фон Шаумберга к барону фон Гогендорфу, командующему гессенскими войсками в Америке». Выдержанное в ироничном тоне, это произведение дышало яростью; немецкий князь напоминал в нем командиру солдат, которых он продал, что получает по тридцать гиней за убитого, и поскольку ему нужны деньги на оперный сезон, он приказывает, чтобы солдат без оглядки посылали в огонь: «Не берегите новобранцев; слава — вот истинное богатство. Ничто так не портит солдата, как любовь к деньгам. Вспомните, что из трехсот спартанцев, защищавших Фермопилы, не вернулся ни один! Как был бы я счастлив, если бы мог сказать то же самое о моих храбрых гессенцах!»