Выбираю таран - Людмила Жукова Страница 27

КОКОРЕВ ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (1918-1941)

Младший лейтенант, командир звена 124-го истребительного авиаполка.

22 июня 1941 года полк в 4.00 поднялся в воздух по боевой тревоге, огнем отогнал эскадру машин со свастикой от своего аэродрома. Кокорев погнался вслед разведчику До-215, но бортовое оружие новенького «мига» отказало, и тогда он крылом своего самолета срезал хвостовое оперение машины врага. Приземлился на поврежденном самолете.

Погиб 12 октября 1941 года под Ленинградом во время налета на аэродром противника, защищая наш бомбардировщик от огня «мессера».

Награды: орден Красного Знамени.

«Катюша! Пишу, пишу на бумаге твое имя и не верю своему счастью, что у меня есть ты… Погода установилась солнечная. Дуют теплые ветры. А ты далеко-далеко… Смотри, не делай ничего тяжелого! Поняла? Ведь ты скоро будешь мамой! Как это красиво и гордо звучит, правда, Катюша

Летал я опять к границе на дежурство. Ох и зол я на тех, кто стоит по ту сторону! Из-за них, фашистов, мы не вместе. Из-за них, проклятых, в тревоге и разлуке не мы одни — много людей.

От войны защищая тебя, нашего сына или дочь, которые будут, нашу землю родную, стараюсь я летать лучше.

Будь спокойна, будь счастлива, моя хорошая».

Это письмо перечитывала Катя в тот день, 21 июня 1941 года, еще не зная, что ждет ее и всю нашу страну завтра, и писала ответ — туда, на границу, в маленький городок Высоко-Мазовец (Высоке Мазовецке — по-польски.

Они писали друг другу каждый день. Кате это было легко — времени много, только когда родилась дочь и начались бессонные ночи, письма ее стали не такими длинными. А Дмитрий мог сесть за письмо только в короткие минуты отдыха — после дежурных полетов, после занятий учебной стрельбой с молодыми летчиками своего звена, после осмотра новых «мигов», присланных весной в их часть. А еще он, любящий ремесло — ведь и трактористом в колхозе был, и слесарил до самой армии, — вместе с техниками у машин возился, помогал устранять неполадки.

«Мои дорогие! Докладываю вам с посадочной площадки на самой границе: по ночам на той стороне приглушенно шумят моторы, часто посверкивают фары. Что-то мерзкое затевают фашисты. Подлые, подлые звери: им нужна война! Как вырвусь в небо, всегда думаю: что я должен сделать, когда будет бой?

Туча надвигается. Увидел бы тебя, доченьку, поцеловал бы — и можно умирать. А думаю не о смерти. О том, как жестоко бить буду фашистское кровожадное зверье…»

Тревожный сигнал боевой тревоги разбудил летчиков в четвертом часу. Едва всходило солнце, небо без облачка, синее-синее…

Они поспешили к самолетам — боевые тревоги были часты в последнее время. По дороге перешучивались, потом, собравшись у машин, ждали команды, пока не услышали в небе тяжкий чужой гул… К их аэродрому с Запада — а там ведь граница! — шли самолеты. Один, два, три, четыре… двадцать семь!

Война! Они, летавшие у границы, лучше всех были подготовлены к ней, и все же… война? Они спрашивали друг друга глазами, надеясь, что это объяснится как-то по-другому.

— По машинам! — раздалась команда.

Не дожидаясь, когда первые бомбы взметнут ввысь дремавшую землю, взмыли в небо острокрылые «миги», дружно ринулись на врага и, увидев, что бомбы сброшены врагом куда попало и он уходит, стали возвращаться. Но среди них не было Дмитрия Кокорева. Кто-то видел, как он погнался за фашистским разведчиком, вертевшимся в стороне от бомбовозов и явно снимавшим и аэродром, и боевые позиции пограничных войск.

Только к вечеру на аэродроме появился Кокорев. Пропыленный, усталый, он добирался на попутных более ста километров.

— Что случилось? Где ты был? Где самолет? Дмитрий козырнул командиру полка майору Полунину и доложил:

— Товарищ командир! При преследовании фашистского разведчика у моего «мига» отказал пулемет. Пришлось пойти на таран. Срезал винтом хвостовое оперение вражеского самолета. Но и мой самолет потерял управление, я сел у села Табенз, на крестьянском поле.

А потом сокрушался: плохо таран провел — свой «миг» загубил!

— Зато сам жив, машину посадил! А фашиста нету! Пусть знают наших! — ободряли друзья.

Сворачивались палатки, укладывались чехлы от самолетов — полк готовился к перелету куда-то на северо-запад.

Несколько коротких минут выдалось у Дмитрия, и он, привалившись спиной к шелестящей березке, перечитывал последнее письмо Кати, но ответить на него удалось лишь с нового места службы:

«Дорогая Катюша! 21-го получил от тебя последнее письмо, и ответа дать не пришлось… Когда я слушаю последние известия по радио, у меня от злости дрожат все мускулы и слезы капают из глаз.

Но недолго извергам этим гулять по нашим полям. Нет и не будет вовек силы, которая могла бы победить Красную Армию.