1956. Венгрия глазами очевидца - Владимир Байков Страница 27

В дальнейшем исследования историков и социологов показали, что к перечислению всех этих факторов, может быть, существенных, не сводилась вся совокупность причин произошедшего. Нам, мне и моему коллеге Михаилу Купченко, пришлось усиленно работать над переводами основных документов Пленума, чтобы отослать их в Москву. Правда, в Будапеште уже появились и другие переводчики, среди них незабвенный Карой Эрдеи, и мы вовремя справились с этим заданием.

…4 декабря я наблюдал из окна Парламента, которое выходило на площадь Кошута, женскую демонстрацию с участием детей в связи с печальной датой — прошел месяц со дня выступления советских войск в целях подавления восстания.

Вспоминается, что этому предшествовало совещание, на которое были вызваны, а не приглашены, маршал Конев и генерал-лейтенант Лащенко, командир Особого корпуса, находившегося в Венгрии и до 23 октября — он занимался теперь подавлением отдельных очагов сопротивления оголтелых боевиков, еще не сложивших оружия.

— Нам стало известно, — заявил Кадар, — что вы готовите вооруженное подавление выступления женщин перед парламентом. Президент страны Иштван Доби и я, как глава правительства, требуем не делать этого. Сотни убитых, тысячи и тысячи раненых, еще больше осужденных за участие в вооруженном конфликте с советской армией венгров — не достаточно ли для наведения порядка в стране? Вы можете поставить заслон из грузовиков, бронетранспортеров, из чего хотите, но ни одного выстрела против женщин и детей я не позволю, — потребовал Кадар.

Солдафонистый Лащенко попытался возразить: согласовать же надо с высшим руководством и так далее. Кадар резко оборвал его:

— Высшее руководство в Венгрии — это президент и я. С кем еще надо согласовывать? И на будущее, — добавил он, — любая военно-карательная операция, кроме борьбы с уголовными элементами, должна проводиться только по решению официальных руководителей страны. И все обвинения против задержанных необходимо подтверждать в судебных инстанциях Венгрии. И еще, — добавил Кадар, — необходимо отменить распоряжение советского коменданта Будапешта, который приказал срывать флаги и черные занавеси на окнах. Это дело жителей — занавешивать окна траурной материей, если у них горе. Этот траур по погибшим в боях оправдан, — горестно добавил Кадар. — Ведь погибло множество людей, более двухсот тысяч эмигрировали за границу ^[90], и сколько еще уедет. Все это невозвратимые потери для венгерских семей, национальная трагедия. Вы что, не понимаете?! Кончайте усердствовать и воевать с беззащитным населением. Вылавливайте выпущенных из тюрем бандитов, уголовников, мародеров, людей, не сдающих оружия, венгров, стреляющих в мирное население, — мы вам в этом поможем. Но не провоцируйте своими необдуманными действиями новый взрыв негодования народа.

Я наблюдал из окна, как усилиями советских солдат и малочисленного еще отряда рабочей милиции женщин-демонстрантов не допустили к парламентскому дворцу. Бойцам пришлось выдержать крики из толпы, одетой во все черное и кидающей в людей заслона тухлые яйца и гнилые помидоры. Постояв часа полтора-два, женщины провели митинг и разошлись, направив к Кадару небольшую делегацию, которая требовала прекратить террор в стране. Они принесли огромную папку заявлений с просьбами освободить, по их мнению, незаслуженно арестованных мужей, братьев и сыновей. На площади Кошута не раздалось, к счастью, ни одного выстрела. Запечатлеть очередной скандальный инцидент, которого с нетерпением ожидала хищная стая зарубежных журналистов и фотокорреспондентов, обычно слетающихся, словно воронье, к любому месту, где «пахнет мертвечиной», не удалось. А корреспондентов было великое множество — только одних «фотостволов» из западных стран набиралось в Венгрии в дни народного восстания до нескольких сотен.

Позже, кажется, в начале февраля 1957 года, состоялась еще одна встреча у Кадара с женщинами. В те дни карательные органы арестовали будапештских писателей — Дьюлу Хаи (Hay Gyula), Золтана Зелка (Zelk Zoltan), Тибора Дери (Deri Tibor) и других литераторов и журналистов. Посадили их за подстрекательские статьи и очерки, призывающие к насилию над коммунистами (а их насчитывалось в стране в канун октябрьских событий около миллиона). Мне показывали газету «Иродалми Уйшаг» (Irodalmi Ujsag — Литературная газета), где через обе полосы простиралась надпись: «Убей коммуниста!» ^[91] Правда, через несколько лет «писателей-бунтарей» амнистировали.

Во многих странах Европы поднялась буря протестов, связанных с арестом писателей, смысл которой заключался в том, что и при Ракоши, и при Кадаре проводится расправа с инакомыслящей интеллигенцией, с защитниками совести народа.

Объявили, что к Кадару приедет делегация знаменитых деятелей культуры и науки Европы, писателей с мировым именем, чтобы от имени всех культурных людей Европы выразить глубочайшее возмущение по поводу незаконного ареста и лишения свободы известных венгерских писателей.

Когда довольно многочисленная делегация «защитников европейской совести» разместилась за столом одного из помещений Парламентского дворца в окружении столь же многочисленного корпуса журналистов из многих стран Европы, в зал вошли венгерские женщины, одетые в черные траурные одежды. Присутствующие недоуменно смотрели на них, фотографировали. Это были девять вдов с жуткими судьбами. Их мужья погибли от рук оголтелых убийц-уголовников. Эти бандиты, пресловутые «борцы за свободу», на потребу фото- и киножурналистов, под улюлюканье таких же подонков, вырезали сердца у живых еще людей и поднимали их в окровавленных руках над озверевшей, беснующейся толпой.

Кадар вошел на эту необычную встречу, чуть запоздав.

— Мне как должностному лицу, которого критикуют за то, что мы сейчас предадим суду писателей, подстрекавших к убийствам (разве это гуманизм!), говорить, наверное, будет трудно. Советую вам побеседовать с вдовами замученных мужей. Они, наверное, лучше любых судей объяснят, правильно или неправильно мы сделали, что арестовали писателей и журналистов, подстрекавших к убийству. У меня к вам будет только одна просьба: напишите обо всем, что услышите здесь, честно и без утайки.