Если бы я была королевой. Дневник - Мария Башкирцева Страница 27

И вправду, я как будто пишу, а на самом деле – думаю, мечтаю, читаю, потом напишу слова два, и так весь день.

Удивительно: с тех пор как я стала бонапартисткой ^[55], я понимаю всю благодетельность республики. Нет, право, республика – единственная удачная форма правления; но во Франции она невозможна. К тому же Французская республика построена на грязи и крови. Ну, будет, довольно о республике. Вот уже неделя, как я только об этом и думаю; в конце концов, стало ли Франции хуже с тех пор, как в ней установилась республика? Нет, напротив. Ну так в чем же дело?

А злоупотребления? Они есть везде. Нужна толковая либеральная конституция да человек во главе государства, который не слишком бы вникал в дела управления и служил бы хорошей вывеской, одной из тех, что не повышают ценности магазина, но внушают доверие и радуют глаз. Да, президент таким человеком быть не может. Но довольно на сегодня; напишу об этом подробнее в другой раз, когда сама узнаю больше.

<…>

Воскресенье, 30 июля 1876 года

<…> Накануне отъезда в Россию, накануне разлуки с тетей и с мамой я боюсь и слабею. Меня удручают затруднения, которые я причиняю тете. Тяжба, неопределенность, то да се… А главное, главное – не знаю, но боюсь, что ничего не изменится!

Как подумаю, что придется начинать все сначала, но уже безо всякой надежды что-то изменить, да еще и лишившись моей России, которая во всем меня утешала и придавала сил… Господи, сжалься надо мной, посмотри, в каком я смятении, будь ко мне милосерд.

Через два часа уезжаем из Берлина, завтра буду в России. Нет, ничуть я не слабею, я сильная… Одна беда: что, если я еду зря? Вот что худо. Не нужно отчаиваться заранее. <…>

Пятница, 4 августа (23 июля по русскому стилю) 1876 года

Вчера в три часа ходила встречать поезд; к счастью, там оказался дядя.

Но он мог пробыть со мной только четверть часа, потому что на русской границе в Вирбаллене с трудом добился разрешения приехать сюда без паспорта; он дал честное слово таможенному офицеру, что вернется следующим поездом. <…>

Тетя… <…> принялась меня успокаивать; да так удачно, что я совсем разволновалась. Наконец в полночь я вошла в вагон; тетя плакала, я старалась запрокидывать лицо повыше и не моргать, чтобы не потекли слезы. Кондуктор дал сигнал к отправлению, и впервые в жизни я осталась одна!

Я заплакала в голос, но не воображайте, что я не извлекла из этого никакой пользы! Я изучала в натуре, как люди плачут.

– Довольно, моя милая, – сказала я себе, поднимаясь. И самое время: я уже была в России. Выйдя из вагона, я угодила в объятия дяди, двух жандармов и двух таможенников. Меня проводили, как принцессу, даже багажа не осмотрели. Вокзал просторный, служащие элегантные и необычайно любезные. Мне казалось, что я попала в какую-то идеальную страну, до того все было хорошо. Простой жандарм здесь нравится мне больше, чем французский офицер. <…>

Мои соотечественники ничуть не возбуждают во мне какого-нибудь особого чувства, того восторга, какой я испытываю, возвращаясь туда, где была раньше, – но я питаю к ним большую симпатию, и на душе у меня очень тепло.

И потом, здесь чувствуешь себя так легко, все так вежливы, манеры у всех русских проникнуты такой сердечностью, такой добротой, такой искренностью, что сердце радуется.

Утром Этьен ^[56] пришел будить меня в десять часов. Паровозы топят дровами, это избавляет от несносной угольной грязи. Я проснулась чистенькая и весь день то болтала, то дремала, то смотрела в окно на прекрасную эту Россию, она такая равнинная, похожа на Римскую Кампанью.

В половине десятого было еще светло. Проехали Гатчину, старинную резиденцию Павла I, которого так терзала его надменная мать, пока была жива, – и вот наконец мы в Царском Селе, в двадцати пяти минутах от Петербурга. <…>

<…> Я в Петербурге… правда, видела я до сих пор только дрожки. Дрожки – это такая одноместная коляска с восемью рессорами (как в больших биндеровских каретах), с одной лошадью; я успела разглядеть Казанский собор с колоннадой, напоминающий собор Св. Петра в Риме, и множество «питейных домов».

Три часа ночи – и уже светло.

Со всех сторон слышу похвалы принцессе Маргарите ^[57]: говорят, какая простая! Какая добрая! Простая! Никто не ценит простоты в обычных женщинах, не принцессах; если вы простая, добрая, любезная, но не королевского рода, то низшие позволят себе вольности по отношению к вам, а равные скажут: славная малышка! И во всем отдадут предпочтение женщинам, не отличающимся ни простотой, ни добротой.

Ах, если бы я была королевой! Как бы меня обожали, какой бы любовью я пользовалась в народе!

Итальянская принцесса, ее муж и свита еще в России, теперь они поехали в Киев, «мать городов русских» – так назвал Киев великий князь святой Владимир, перейдя в христианство и окрестив пол-России в Днепре. Киев богаче всех городов в мире церквами, монастырями, монахами и мощами; монастыри владеют сказочными драгоценностями: там есть пещеры, полные драгоценных камней, как в сказках «Тысячи и одной ночи». Я видела Киев восемь лет назад и до сих пор помню подземные ходы, полные мощей, опоясывающие весь город, проходящие под улицами и связывающие монастыри между собой, – целые километры ходов, справа и слева уставленных гробницами святых. Господи, прости мне дурные мысли, но не может быть, чтобы святых было так много. <…>

Среда, 9 августа (28 июля) 1876 года

Я без гроша. Приятное положение. Этьен – милейший человек, но вечно задевает мои уязвимые места. Нынче утром я разозлилась, но через полчаса уже смеялась в гостях у Сапожниковых как ни в чем не бывало.

<…>

Вернувшись домой, застала ужин, Этьена и деньги, присланные Александром. Ужин я съела, Этьена спровадила, деньги спрятала.

И тут – странное дело: я почувствовала ужасную пустоту, на меня напала какая-то тоска; я посмотрелась в зеркало – глаза у меня были как в последний вечер в Риме; человек, создание, которому я отдала мои первые поцелуи, опять пришел мне на сердце и на ум, я хотела как безумная видеть его сию минуту и чтобы он меня обнял. В тот вечер он просил меня остаться еще на день; я закрыла глаза и представила, что я еще там.

– Останусь, – шептала я, будто бы ему, – останусь ради моей любви, ради моего возлюбленного! Я люблю тебя, хочу тебя любить, пускай ты не заслуживаешь, какая разница! А я хочу любить… только ты уж люби меня хорошенько, хотя я чувствую, что ты любишь меня не так, как я понимаю любовь, но я тебе объясню… Я тебя люблю!