Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен - Юрий Свойский Страница 27

Со времен советско-польской войны сколько-нибудь значительное число военнослужащих РККА в неприятельский плен не попадало. Обмены пленных советских военных специалистов и экипажей транспортных судов, имевшие место во время гражданской войны в Испании, были единичными и обращение с бывшими пленными в каждом случае был сугубо индивидуальным. Никаких правил и инструкций, определявших порядок обращения с возвратившимися военнопленными, по-видимому, не имелось и вообще неясно было кто должен ими заниматься – военное командование или НКВД, однако ни у тех, ни у других соответствующего опыта не было. Проблема решалась, по-видимому, на уровне ЦК ВКП(б), однако никаких подробностей о дате и обстоятельствах принятия этого решения не известно.

Председатель «комиссии по опросу пленных» военный комиссар ВВС 1-й Армейской группы полковой комиссар В.К. Цебенко, снимок предположительно сделан в сентябре 1939 года в Чите

События на Западе (и, в первую очередь, начавшийся 17-го сентября польский поход), оттянули принятие решения почти на месяц. Вероятно, оно было принято около 10–15 октября – определение дальнейшей судьбы вернувшихся из плена было поручено политическим органам РККА, причем состав комиссии, нейтрально названной «комиссией по опросу пленных» определял лично начальник Политуправления РККА армейский комиссар 2-го ранга Л.З. Мехлис. В состав комиссии вошли военный комиссар ВВС 1-й Армейской группы полковой комиссар В.К. Цебенко, начальник Особого Отдела 1-й армейской группы капитан госбезопасности А.А.

Панин и начальник Особого Отдела Заб-ВО майор госбезопасности И.Е. Клименко. При этом председателем комиссии по опросу пленных был назначен В.К. Цебенко, отчитывавшийся перед военным комиссаром Фронтовой Группы корпусным комиссаром Н.И. Бирюковым, кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Таким образом, особисты были отодвинуты на вторые роли.

Выявленные документы не позволяют однозначно восстановить порядок ведения следствия, а также и обстоятельства перемещений бывших военнопленных.

На основании фрагментарных, зачастую косвенных, данных можно заключить, тяжелораненые сразу после опроса и установления личностей были отправлены самолетом в читинский госпиталь. Остальных задержали в Тамцак-Булаке на одну или две недели, а затем перевезли в Читу, где разместили под охраной в казармах, ставших, таким образом, первым проверочно-фильтрационным лагерем. Юридически бывшие военнопленные не считались арестованными, однако свобода их передвижения, безусловно, была ограничена.

16 октября все бывшие пленные написали объяснительные записки о своем пребывании в плену. Представляется логичным предположить, что объяснительные были затребованы в день начала следствия, после чего комиссия смогла приступить к собственно опросу – фактически следствию – начавшемуся на следующий день.

Круг вопросов, интересовавших комиссию, был вполне предсказуем. В первую очередь следствие интересовалось обстоятельствами попадания в плен – мог ли оказать сопротивление при пленении и оказал ли таковое, а если не оказал – то по какой причине, попал ли в плен один или в составе группы, имел ли при себе японские листовки.

Вторая группа вопросов касалась поведения в плену – не разглашал ли военную тайну (в том числе фамилии командира и комиссара части, сведения о ее номере, наименовании, численности и вооружении, характеристики вооружения; впоследствии разглашение военной тайны было в той или иной степени инкриминировано более чем половине возвратившихся), с какими документами попал в плен, что сообщил японцам о себе, какие вопросы задавались японцами в ходе допросов, предлагали ли сотрудничество, предлагали ли остаться в Маньчжурии.

Третьей группой были вопросы о поведении в плену других лиц – что рассказывали об обстоятельствах попадания в плен, не сотрудничали ли с японцами (в том числе с охраной), не были ли замечены в антисоветских высказываниях, не давали ли согласия остаться в Маньчжурии. Следствие прекрасно понимало, что других источников информации у него нет и не будет – любой вернувшийся из плена постарается представить свое поведение в максимально выгодном для себя свете. Поэтому особисты, выясняя поведение красноармейцев и командиров в плену, стремились получить на них компрометирующие материалы от бывших сокамерников. Такие показания дали Егор Валов и Федор Лукашек, однако большинство военнопленных против своих товарищей, по-видимому, не свидетельствовали – по крайней мере, такие случаи не упоминаются в известных документах.

За отсутствием доступа к документам следствия, мы не знаем, задавался ли бывшим военнопленным вопрос «что больше всего поразило вас во время пребывания в Маньчжурии?». Скорее всего не задавался. Однако многие красноармейцы в своих объяснительных сами написали о наиболее поразивших их вещах. Предметов было два: положение японского солдата и жизнь местного населения:

«…Своих солдат тоже бьют, и сами их солдаты стирают и варят, сами рабочими работают с полночи до полночи за 90 копеек. Жизнь рабочих хуже некуда быть…» (Петр Акимов).

«…Но они и своих солдат кормят очень плохо. Хлеба не дают, варят картошку и трут редьку и разную чепуху. И издеваются над солдатами, бьют их, обмундирование старое, солдатам с нами не давали разговаривать…» (Тимофей Вертлюгов).

«…Я видел как они били своего солдата целым отделением, так они издеваются над мончжурами и у них солдаты для себя приготавливают пищу и стирают сами и между собой дерутся ихние солдаты, а также и офицеры…» (Петр Корягин).

«…также и своих бойцов японцы бьют за малое преступление…» (Влас Азанов).

«…Так и своих солдат они держат, тоже бьют. Солдаты, которые охраняли нас, совершенно не спали ни днем ни ночью, и стирают сами они для себя, и пищу готовят сами, и сами часовые…» (Павел Рогожников).

«…и еще видел, как они били своего солдата, за то что он уснул на посту, охраняя нас. Жандармы завели его в помещение и били…» (Григорий Топилин).

«…Солдат бьют беспощадно, белье стирают сами солдаты…» (Павел Чураев).