Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук Страница 27

Вечером он говорил жене и дочери, что утром они уходят, наказывая быстрее собрать вещи. Но приходило утро, вместе с ночью отступали страхи, и Амрам вновь и вновь откладывал уход.

Хадас и Бина переглядывались и молчали. Женщинам всегда тяжелее покинуть свой дом.

Бина между тем становилась все более задумчивой и печальной. Родители приписывали состояние дочери разлуке с Ионатаном, беспокойству о нем. Но не только это мучало девушку.

Ее угнетала мысль, что у нее впервые есть тайна от матери, что прежде она скрыла от нее свой уход за раненым римлянином, а теперь вынуждена скрывать свои чувства к нему.

Но даже не это было самым трудным, самым тяжелым, а поиск ответа на пронзительно острый, сжигающий ее изнутри вопрос. Возможно ли любить врага? Любить врага и предать Ионатана, его светлую, преданную любовь. Способна ли она на это?

От этих мыслей ненависть к самой себе охватывала девушку, ненависть и презрение к своей слабости.

По ночам ее мучали кошмары. Ей снилось, что Валерий не дошел до своих, что он лежит без сознания посреди равнины. А она стоит далеко-далеко, в стороне, но видит его белое лицо, его закрытые глаза, видит, как течет кровь из его ран. Видит, но не может подойти к нему, не может сделать ни единого шага, не может даже шевельнуться. Она только чувствует запах крови, стекающей на траву, и замечает, как на этот запах собираются ночные звери.

Они ходят вокруг лежащего неясными темными силуэтами, с каждым разом все приближаясь, кровожадно облизываются, щелкая зубами.

Бине безумно страшно. Она пытается побежать, закричать, но не может. Она делает над собой неимоверное усилие и просыпается с мокрым от слез лицом и с мучительным ужасом, что, возможно, Валерия уже и нет на свете, что он погиб по дороге, что кости его очистили ночные хищники и они тускло белеют где-то в сухой траве.

Боясь повторения кошмара, Бина не позволяла себе спать, но тогда воспоминания обступали ее, и она или грезила наяву, или пыталась осмыслить свои чувства.

Почему среди многих ты вдруг выбираешь одного и именно этого? Он может быть не лучше и не хуже других, но его достоинства к твоему выбору чаще всего не имеют ни малейшего отношения. Твой взор просто выхватывает его из общей толпы, твое сердце почему-то начинает вздрагивать лишь при одной мысли о нем. Как происходит этот выбор и почему разум в этом выборе явно не участвует? Более того, сколько бы ты себя ни уговаривала, сколько ни убеждала, сколько ни взывала к разумности, это бесполезно. Выбор сделан, и повлиять на свой выбор, отменить его усилием воли ты не в состоянии.

Если он хорош, твой избранник, ты любишь его и объясняешь себе свое чувство его достоинствами, если он нехорош, ты все равно любишь, уходя от раздумий о его неблаговидных поступках или отрицательных чертах характера. Ты ищешь объяснения даже самому нехорошему в нем и оправдываешь, обязательно оправдываешь.

В один из дней конца лета, в тот час, когда солнце уже прошло на небосводе свою самую наивысшую точку и начало, завершая день, не спеша спускаться к западу, вблизи селения появилась беженка.

Стоя на каменной ограде, Бина срывала плоды инжира и складывала их в старую, потемневшую от времени корзинку. Широкие листья смоковницы загораживали от ее взгляда тропинку, но вот отпущенная рукой девушки ветка взмыла вверх, и Бина увидела несчастную.

Молодая женщина с измученным осунувшимся лицом стояла, прислонившись к стволу дерева. Головной платок был ею, видимо, утерян. В черных спутанных волосах застряли сухие веточки и листья. Несколько свежих царапин кровоточили на щеках. К груди она прижимала младенца.

У ее ног сидел мальчик лет пяти. У него не было сил стоять, и он, боясь, что мать оставит его, уйдет, судорожно обхватывал руками ее ногу, путаясь в складках просторного платья. Страх этой возможной потери был в круглых, широко распахнутых глазах ребенка. Страх был в беззвучных горестных рыданиях, в открытом рте, в захлебывании слезами.

Беженцы не первый раз проходили через селение. От их рассказов стыла кровь, и все же вид именно этого горько плачущего мальчика перевернул все в душе Бины. Жалость была настолько острой, что девушка едва не задыхалась. Из жалости рождались иные чувства – желание спрятать, защитить эту слабую, недавно появившуюся жизнь, и враждебность, и гнев, и ненависть к тем, кто виновен в страданиях ни в чем не повинного ребенка. Жалость и возвышала, и придавала силы, вела к сопротивлению, к борьбе.

– Не бойся, не бойся, малыш, – шептала Бина, гладя мальчика по трясущейся головке и изнывая от вида его затравленных, как у зверька, глаз, закусывала губу, чтобы не расплакаться, чтобы не рыдать вместе с ребенком.

Ей было больно и горько. Это острое чувство не прошло и после того, как беженцы были умыты, накормлены и уложены в постель. Бина сидела рядом с малышом, держала его за руку и обещала, что теперь все страхи долгой дороги, все невзгоды и горести остались позади, теперь с ним уже ничего не случится. Никто его здесь не обидит. Он вырастет большой, сильный и добрый.

Через три дня мертвый малыш будет лежать на земле возле входа в дом, с разбитой от удара о камни стены головой.