Дмитрий Хворостовский. Две женщины и музыка - Софья Бенуа Страница 27

Еще когда он был молод и только пробивался на мировую сцену, рано разглядевшие в нем талант отечественные журналисты восторженно писали:

«Перед нами предстал 27-летний мастер, владеющий всеми тайнами вокального искусства, артист редкой искренности и непосредственности. Художник романтического склада, пленяющий возвышенностью чувств и высокой человечностью. Он вводит вас в своей мир идеалов пения, поражающего не мощью голосовых связок, а филигранным звучанием каждой ноты, каждой фразы. Надо быть среди слушателей, чтобы самому ощутить напряженную тишину зала, внимающего русской песне «Ноченька», идущей от сердца исполнителя. Невольно вспомнились слова великого итальянского баритона Тито Гобби о том, что красивый голос это хорошо, но и чрезвычайно мало, ибо певцу необходимо обладать еще величайшей культурой и искренностью чувств…» [60]

И чтобы во всей полноте увидеть контраст между тем, что могло быть и что стало в итоге – еще раз вернемся к периоду отъезда. Не для того, чтобы пожалеть и поплакать: какой талантище потеряла страна, а чтобы понять, как по-настоящему талантливый человек пробивает себе дорогу в жизни при самых неблагоприятных обстоятельствах. Ибо подобные ситуации будут еще не раз, причем в любой стране мира, и с любым из потенциально талантливых людей.

– У нас, русских, есть какая-то особая генетическая программа – талантливо выходить из ситуации, – тонко подметил как-то маэстро.

Или вот фрагмент интервью [61]далекого 2006 года, свидетельствующий о стойкости духа русских людей.

«А. Максимов: Сейчас Вы уже всемирно известный певец. Когда началась Ваша карьера, Вы стали выступать в западных театрах, как Вы себя там ощущали?

Д. Хворостовский: Не в своей тарелке.

А. Максимов: Это что значит?

Д. Хворостовский: Во-первых, я плохо понимал то, что вообще происходит вокруг меня. Я плохо понимал текст, на котором я пою. Я плохо понимал режиссеров, которые мне казались негодяями и сволочами.

А. Максимов: Почему?

Д. Хворостовский: Потому что они предлагали делать что-то такое, чему я не был научен и к чему я не привык. К тому времени я считал уже себя опытным оперным артистом, так как я начал работать, петь в опере очень рано, 22–23 лет от роду. Я о себе думал очень хорошо, что я уже такой, ну если не великий, то полувеликий певец, достигший определенного высокого уровня. Тем более что моя карьера так началась, как выстрел из пушки. И все у меня началось сразу на следующий день, на утро. Поэтому я, конечно, чувствовал себя некомфортно. Поэтому я через некоторое время очень получил по носу.

А. Максимов: Как дают по носу в оперном театре?

Д. Хворостовский: Как-то вышли рецензии на одну из моих оперных работ, где меня очень не хвалили. И прочитав эти статьи, я сначала разозлился, потом пришел в полное отчаяние, потом начал переосмысливать практически все, что я имел на тот момент. И это переосмысление происходит и по данный момент.

А. Максимов: Среди западных музыкантов были люди, которые оказали Вам наибольшую творческую поддержку в этот момент?

Д. Хворостовский: Да, безусловно, и среди западных, и среди не западных музыкантов. В том числе Гергиев, который сыграл по-настоящему значительную роль в моей карьере. И в моей карьере со звукозаписывающими фирмами. Записали первые диски, которые стали достаточно узнаваемые именно благодаря нашей работе и благодаря, конечно, Валерию Александровичу. И мои первые шаги, в частности, на оперной сцене в Америке произошли именно благодаря Гергиеву.

А. Максимов: Говорят, что он невероятно жесткий, даже жестокий в репетициях мастер. Это так или нет?

Д. Хворостовский: Нет.

А. Максимов: И вид у него очень строгий.

Д. Хворостовский: Нет. По-моему, люди придумывают. Этот человек с великолепным чувством юмора, достаточно легкий. Но это человек неординарный, это человек, который умеет делать несколько дел одновременно. Я это не умею. Поэтому я просто преклоняюсь перед такими людьми. Это человек, который может, допустим, чисто физически дирижировать одной рукой один размер, очень сложный, семь или восемь четвертей, а другой совершенно противоположный. Настолько он органичен. То, что он делает, я не могу. И я думаю, что даже многие из его коллег-профессионалов дирижеров не могут такие вещи делать. Это только одно качество. Я видел и наблюдал его говорящим по телефону, дирижирующим в это время перед собой партитуру и клавир одновременно, в транспорте. Партитуру, еще другую партитуру, с которой он еще и сравнивал, и говорил при этом по телефону! И бросал мне еще реплики, поющему рядом с ним. Вероятно, я что-то еще забыл.

А. Максимов: И на качестве того, как он дирижирует, это не отражается?

Д. Хворостовский: Нет. Не отражается. Этот человек был способен определить и выявить ошибки, сделанные в партитуре, которая написана оригинально была для меня, сравнивая это с партитурой, сделанной несколько десятилетий тому назад, имея перед собой клавир в транспорте, то есть это в другой тональности. Понимаете? А по телефону говорил о чем-то совершенно постороннем, что-то организационное, причем на другом языке.

А. Максимов: А Вам на русском говорил?

Д. Хворостовский: А со мной по-русски соответственно говорил.

А. Максимов: Невероятный человек.

Д. Хворостовский: Поэтому я начал говорить, что Гергиев безусловно сыграл очень значительную роль в моей судьбе тем, что где-то чему-то меня научил, где-то подтолкнул, но очень, очень ненавязчиво. При этом мы остались и остаемся друзьями. Причем ведь настоящая дружба ни к чему не обязывает. Я не делаю что-то, потому что он сделал это мне, и я должен ему отплатить. Может быть, это где-то подспудно присутствует. Поэтому мы и общаемся. Но настоящая дружба бескорыстная, она ничего не требует взамен. А Гергиев – из таких людей. Женя Колобов, который ушел от нас, не могу не сказать о нем. Это человек, которого я очень любил, который опять же очень много сделал в моей творческой жизни. Это полная противоположность Гергиеву по своим принципам, по своим устремлениям, по жизненным позициям. Это человек полярно настроенный. У которого я тоже сумел что-то взять, и продолжаю как-то советоваться с ним. Человек абсолютно бескомпромиссный.