Воспоминания адъютанта Паулюса - Вильгельм Адам Страница 27

В штабной комнате меня ждали срочные бумаги. Я быстро просмотрел их, раздал сотрудникам и отправился к начальнику оперативного отдела, чтобы ознакомиться с новой обстановкой.

Он сообщил мне, что со вчерашнего дня никаких существенных изменений не произошло. На севере русские непрерывно атакуют в междуречье. VIII армейский и XIV танковый корпус ведут упорные оборонительные бои. LI армейский корпус скован. В таком же положении 71-я пехотная дивизия. 4-я воздушная армия начиная с 23 августа непрерывно бомбардирует город. Сталинград — сплошное море огня. Густые черные клубы дыма свидетельствуют о том, что бомбы попали в нефтяные цистерны. 4-я танковая армия переместила направление главного удара на левый фланг и, таким образом, наносит удар по глубокому флангу противостоящего нам противника. Будем надеяться, что эта атака изменит положение.

Я сверил свои данные с оперативной картой, внес необходимые поправки и возвратился к себе. Ночи стали холодные, и несколько дней назад я переехал из палатки в дом на южной окраине Голубинского. Медленно возвращался я к себе. Уже было поздно. Почти полная луна заливала своим молочным светом одноэтажные побеленные домики и живописные сады чистенькой казацкой станицы. Приблизительно посредине было расположено единственное двухэтажное здание — школа, в которой разместился начальник инженерной службы армии со своим штабом. Отсюда дорога шла к высокому берегу и дальше вливалась в магистраль, которая тянулась вдоль Дона на юг, мимо Калача, к станции Чир и оттуда к станции Нижне-Чирской.

Голубинский находился в центре между Калачом на юге и Песковаткой на севере. Если мы хотели на легковой машине или мотоцикле отправиться в дивизии Волжского фронта, то надо было сначала ехать по шоссе через придонские холмы, вдоль Дона до понтонных мостов.

После наступления темноты на этом магистральном шоссе начиналось особенно оживленное движение. Гул моторов нарушал тишину нашего командного пункта. Вдруг я услышал, как кто-то бранится, призывая на помощь всех святых. Невдалеке мелькнул тонкий луч карманного фонарика. Вероятно, опять какая-то авария, подумал я. В этот час это было неприятно. Регулярно в десять часов вечера появлялся русский «дежурный летчик» со своей «швейной машиной». [34]С небольшой высоты пилот маленького биплана сбрасывал с борта бомбы на замеченные им цели. Совсем недавно в результате этого налета был тяжело ранен молоденький офицер нашего штаба, не считавший нужным укрыться в окопчике. И сегодня самолет прибыл согласно расписанию. Голубинский он на этот раз оставил в покое. Вероятно, внимание пилота привлекли огни на шоссе. Донесся взрыв.

Навстречу мне шел офицер в стальном шлеме; это был дежурный офицер, который проверял ночные караулы на выходах из города, у дома командующего и перед штабными службами. Он отрапортовал мне.

— Все в порядке? — спросил я.

— Так точно, господин полковник, никаких жалоб. «Швейная машина» на этот раз нас пощадила. Надо приучить солдат тщательно соблюдать маскировку.

— Но на шоссе, видимо, бомба упала. Будем надеяться, что там не произошло ничего серьезного.

— Скоро узнаю. Комендант штаба ждет возвращения машины, которая доставила отпускников на станцию Чир.

— Пошлите на шоссе связного мотоциклиста из нашей дежурной команды. Может быть, нужна медицинская помощь. Доложите мне, если случилось что-нибудь чрезвычайное.

— Слушаюсь, господин полковник!

На другое утро около шести часов я поехал по придонскому шоссе к мосту у Песковатки. Там находился VIII армейский корпус. Уже много дней соединения Красной Армии обрушивались на его дивизии. Потери убитыми и ранеными быстро возрастали. Командир корпуса генерал артиллерии Гейтц встретил меня словами:

— Вы должны нам помочь пополнением, и притом немедленно. Если русские будут нам так досаждать, мы не сможем обеспечить успешную оборону, хотя мы все делаем, чтобы уменьшить потери, укрепляя по крайней мере наши позиции.

— Мы делаем все, что в наших силах, господин генерал. Но пока мало чего достигли, — ответил я и рассказал ему о моем полете в Винницу.

— Плохие перспективы. Ничего не остается, как прочесать штабы и тыловые части.

Паулюс поручил мне проехать из Песковатки на командный пункт 295-й пехотной дивизии. Он сам собирался туда полететь на «физелер-шторхе». Я простился с генералом Гейтцем и двинулся по направлению к Сталинграду.

Примерно через полчаса я увидел командный пункт в степи. Там стояли два «физелер-шторха» и несколько автомобилей. Паулюс уже был там и беседовал с командиром LI армейского корпуса генералом фон Зейдлицем, командиром дивизии генерал-лейтенантом Вутманом и каким-то генералом авиации, которого я видел впервые. То был генерал-полковник фон Рихтгофен, командующий 4-й воздушной армией; входившие в ее состав соединения бомбардировщиков и истребителей поддерживали наступление на Сталинград. Об их деятельности свидетельствовали густые черные облака дыма, которые после 23 августа закрывали горизонт. С командного пункта 295-й пехотной дивизии я впервые увидел, как эти клубы дыма подымаются в небо. Сам город был скрыт возвышенностью. Поражал контраст между красотой природы и разрушениями войны.

В этот прекрасный день позднего лета вся местность купалась в солнечных лучах. Но с запада, сопровождаемые проворными истребителями, беспрерывно неслись эскадрильи бомбардировщиков — они сбрасывали свой смертоносный груз на город; это сопровождалось оглушительным грохотом и облаками дыма.

— И это весь день так, — сказал офицер-сапер, — от города, вероятно, мало что осталось. Надо полагать, что падающие градом бомбы уничтожают все живое.

Паулюс наблюдал несколько минут это ужасающее зрелище… Затем он приказал командиру дивизии доложить о ходе наступления.

— За последние дни мы очень медленно продвигаемся вперед. Русские ожесточенно сражаются. Они используют каждый бугорок для обороны и ни одной пяди не отдают без боя. Наши потери растут с каждым шагом, который мы делаем по направлению к Сталинграду. Наш наступательный порыв иссякает.

Во время доклада генерала Вутмана я стоял поодаль с офицером связи дивизии.

Этот офицер дополнил сообщение своего командира, заметив:

— Большие потери действуют угнетающе на солдат. Люди приуныли, они не ожидали такого упорного сопротивления. Они думали, что через несколько дней окажутся в городе и наконец смогут отдохнуть. Но теперь большинство солдат считает весьма сомнительным, что мы вообще когда-нибудь возьмем Сталинград. Нам приходится серьезно бороться с подобными настроениями.

Дивизия подошла к Дону, насчитывая примерно 13 тысяч человек. После нескольких дней боев сохранилась едва ли половина ее состава. Даже генерал фон Зейдлиц, который был известен как суровый и бесстрашный военачальник, не скрывал своей тревоги по поводу дальнейших перспектив наступления.