Тёмный рыцарь - Пол Догерти Страница 27

— Все это вывесят на стенах, — жарко задышал Парменио в лицо де Пейну. — И трупы тоже.

Де Пейн отшатнулся — прямо в горло ему уперлось острие кинжала Парменио.

— Достойный Эдмунд, — зашептал Парменио, — сейчас не время выказывать отвагу и благородство. Нынче вечером всего этого хватило с лихвой — и погляди, что вышло. Не будь дураком. Если ты покажешься им на глаза, мы оба умрем медленной смертью, так что пошли отсюда!

Де Пейн последовал за генуэзцем в глубину темного переулка, но все же замедлил шаг и обернулся. Он не мог уйти: он должен был вынести испытание происходящим действом до конца. Тела погибших тамплиеров обвязывали веревками, чтобы протащить по всему городу. Глашатаи с трубами уже разносили новость по улицам, наглухо забаррикадированным на случай нападения. Весь Аскалон просыпался, даже этот вонючий переулочек. Повсюду зажигались лампы, распахивались ставни в домах, отворялись двери. Парменио сгреб плащ де Пейна, его шлем и доспехи, швырнул все это в кучу отбросов, забросал грязью. Их окликнул чей-то хриплый ворчливый голос. Парменио ответил на том же языке, потом крепко схватил де Пейна за руку и потащил в темноту.

Следующие несколько дней они изображали попрошаек. Парменио велел де Пейну прикинуться немым, и они растворились среди наводнявших Аскалон нищих, которые днем прятались в тени, а по ночам выбирались из своих укрытий. Парменио, владевший многими языками, играл главную роль: плакал, причитал, клянчил милостыню. Он выпрашивал, а то и крал хлеб, подгнившие фрукты, кружку воды, а однажды ему даже дали целый мех вина. Никто не обращал внимания на него и Эдмунда. Грязные, с нечесаными волосами, они были просто двумя из множества отверженных. Да и не до них было — город бурлил, на каждом перекрестке рассказывали о том, как отбили атаку крестоносцев, как удалось покончить с Великим магистром тамплиеров, как его обнаженный труп вместе с телами воинов его отряда вывесили на городских стенах. Особенно радовались горожане тому, что ни один из проникших за стены врагов не ушел живым.

Де Пейну казалось, что он уснул и видит сон. Чувство стыда из-за того, что он сам не погиб вместе с Тремеле, быстро улетучилось. По правде говоря, он считал, что Великий магистр замышлял против него недоброе, а вторжение в город оказалось слишком поспешным и непродуманным. Ему было интересно, что стало с Майелем. Парменио видел, как боевой побратим Эдмунда отстал от них. Либо он погиб еще в переходе, либо ему посчастливилось выбраться из крепости. Такие беседы они вели вполголоса, забившись в угол какой-нибудь грязной ниши. Главная цель для них сейчас была — выжить. Парменио оставался горячим приверженцем нищенства. Прирожденный лицедей, он всегда умел выпросить какие-нибудь крохи и выдать себя с товарищем за двух обыкновенных нищих, каких в Аскалоне было великое множество. Генуэзец также внимательно прислушивался к тому, о чем болтают на базарах и в дешевых лавчонках. Например, о том, что трупы храмовников, прежде чем повесить на городских стенах, проволокли по всему городу, привязав к лошадям. Впрочем, такое надругательство лишь ожесточило франков: они теперь осаждали город с еще большим упорством. К тому же они разбили и рассеяли флот, посланный из Египта в Аскалон со столь необходимыми городу припасами, что еще больше устрашило жителей.

— «Не надейтесь на фараона, — прокомментировал эту весть Парменио словами псалма, — ибо несть в нем спасения». [71]Послушай, Эдмунд, нам необходимо пока скрываться здесь. Будем делать то же, что и делали, пока не кончится осада, чем бы она ни закончилась.

Парменио настоял, чтобы они оставались в беднейшем квартале города. Квартал этот вызывал в воображении образ чистилища: темные узенькие переулочки змеились меж полуразвалившимися хижинами; пройти было почти невозможно, ибо все завалено нечистотами; переулки больше напоминали знойные и пыльные ущелья, где смердит изо всех щелей. Ни отдыха, ни крова над головой — приходилось с благодарностью принимать хотя бы горсточку еды или глоток воды. Де Пейн понемногу отошел от потрясения, пережитого в ночь вторжения, и сделался более деятельным. Он теперь доверял Парменио. Если бы генуэзец замышлял его убить, он уже сто раз мог бы это сделать каким угодно способом. Вместо этого Парменио заботился, чтобы у рыцаря были еда и питье, делился с ним даже тем, что получал, когда его нанимали на масляном базаре в качестве носильщика. Более того, он еще и утешал де Пейна, доказывая, что Тремеле сам навлек на себя погибель. Они продолжали вести жизнь падальщиков, без труда смешавшись с разноязыкой многоплеменной толпой. Как заметил Парменио, «кто будет вглядываться в бедняков, особенно в такие времена?»

Между тем, атаки на город становились все более жестокими. Франки придвинули ближе к стенам свои баллисты, осадные башни и катапульты и подвергали каменную кладку безжалостным ударам. По базарам поползли панические слухи. Постоянный интенсивный обстрел уносил жизни множества защитников, находившихся на стенах. Убитых приходилось стаскивать вниз и сжигать на погребальных кострах. Пламя и дым этих костров стали постоянным, леденящим душу напоминанием о том ужасе, который поджидал за стенами города любого из его жителей.

Настроения в городе начали меняться. Ропот базаров перерос в неутихающий стон, который повис над Аскалоном. Горожане утрачивали вкус к борьбе, предпочитая поторговаться об условиях. Опасаясь мятежа горожан, с одной стороны, и придвигавшихся все ближе осадных орудий франков — с другой, наместник поднял над стенами зеленые ветви и запросил перемирия. Обстрел тотчас же прекратился. Все вздохнули с облегчением, ибо один только последний град камней унес жизни сорока воинов. В тот же день, ближе к вечеру, глашатаи объявили всем радостную весть: франки согласились с условиями, на которых Аскалон готов им сдаться!