Жанна – Божья Дева - Сергей Оболенский Страница 27

В течение полутора лет после смерти Филиппа внутреннее напряжение непрерывно нарастает. Отдельные люди пытаются что-то сделать, как-то спасти положение. Герцог Бурбонский, дядя короля с материнской стороны, лишённый всякого честолюбия и всю жизнь стоявший в стороне от всяких интриг, выбивается из сил, посредничая между двумя лагерями и взывая к патриотическому чувству; герцог Беррийский, последний оставшийся в живых брат Карла V, под конец жизни приобретший, по-видимому, некую старческую мудрость и благость, с трогательным упорством пытается теперь действовать в том же смысле. Всё это напрасно. Пока Людовик Орлеанский руководит в Париже разваливающимся государственным аппаратом, а в часы погружения в молитвы ищет помощи у целестинцев, Иоанн Неустрашимый, окружённый доминиканцами, сидит в своих наследственных владениях, сносится с Университетом, действует через своих агентов, наблюдает парижские настроения. И внезапно в августе 1405 г. Иоанн со своими войсками идёт на Париж.

Во все концы рассылается бургиньонский манифест о том, что Иоанн идёт «взять в свои руки и привести в порядок дела короля». В Париже, брошенном Людовиком Орлеанским и королевой, герцога Бургундского торжественно встречает Университет, «публично благодарит его и просит продолжать начатое дело» (Монстреле). Больной король – в руках бургиньонов, которым удаётся перехватить и маленького дофина, вывезенного было из Парижа вслед за королевой. Именем короля Иоанн немедленно восстанавливает все привилегии Парижа, отменённые во время репрессий 80-х годов. Одновременно он предъявляет парламенту вместе с требованием реформ своего рода обвинительный акт против герцога Орлеанского, «вредителя в отношении короля и королевства».

Тем временем орлеанисты собираются с силами южнее Парижа. Иоанн обращает к парижскому населению призыв вооружиться. Но тут происходит осечка: Париж на этот раз ещё не шевелится. Полная нелегальность бургундских действий ясна всякому, правительственные учреждения, прослушав бургундские декларации, посылают своих представителей «делать реверанс» герцогу Орлеанскому, а среди парижского населения революционная точка кипения ещё не достигнута. Так становится возможным вмешательство посредников. Дело кое-как кончается компромиссом: герцог Бургундский очищает Париж.

За пять минут до начала гражданской войны её избежали. Надолго ли?

Во время торжеств по случаю состоявшегося примирения, 5 ноября 1405 г., в парижской церкви Св. Евстахия Жерсон произнёс большую речь, обращаясь к Карлу VI и к принцам королевского дома.

Написанный текст речи, дошедший до нас, не может, конечно, вполне передать её силу: Жерсон был оратором Божией милостью, одним из самых даровитых в свою эпоху.

«Везде смута, везде беда, везде мучение, – говорил Жерсон, – жестокое утеснение народа, насилие вместо правды, измена вместо поддержки, воры вместо пастырей, гонители вместо защитников, насилование девушек, бесчестие замужних женщин, поджоги святых мест; и хуже того – невиданная и страшная вещь – люди сами себя убивают от бешенства и отчаяния».

«Распри принцев ложатся бременем на народ». Под угрозой гражданской войны страна наводняется вооружёнными отрядами, которые грабят «и не могут не грабить, когда им не платят жалованья». «Бедный человек работает целый год, чтобы выручить 10–12 бочонков вина да 2–3 меры хлеба на жизнь жене и детям, на уплату налогов и на всё прочее; налетают фискальные чиновники или ратные люди – и всё пропадает в один раз; что с ним будет?»

«Оттого целые семьи бегут из королевства, оттого мор за недостатком пищи находит на детей, на взрослых людей и на скот; поля не обрабатываются, потому что нечего сеять; крестьяне не держат лошадей и волов и не пашут, потому что всё равно им не остаётся ничего».

«Думайте, прошу вас, думайте об этом. Всего, что берут с народа налогами и займами на защиту королевства, точно враги распространились повсюду и грабят, не хватает на содержание некоторых вельмож. Под покровом ночи приходят чиновники, и всё исчезает, точно сквозь землю проваливается… Нужно для защиты королевства собирать налоги, но нужно это делать справедливо. И знаю, что нельзя тут достичь справедливости с точностью до волоска; но нужно делать что возможно, и чтоб не было такого безобразия».

«Может ли так продолжаться? Если так туго затягивать, то не лопнет ли и не разорвётся ли всё?»

По примеру дворянства все сословия гонятся за роскошью, «всяк тянет в свою сторону», всяк враждует с соседом, дворяне презирают народ, а сами, лишившись рассудка, не признают «дисциплины, то есть повиновения королю и начальникам».

Жерсон отлично понимает: «королевство погибнет, если не будут приняты меры». Но какие меры принять?

Жерсон слышит два голоса. Один говорит:

«Милый друг, о чём ты заботишься? Уж не хочешь ли исправлять мир? Мир слишком стар. Тронь его, чтобы его починить, – он расползётся и развалится, как старая одежда или старый дом. Сильный всегда поедал слабого, и богатый – бедного. Ты ведь читал, что бывало с теми, кто пытался наставлять на добро великих мира сего? А народ? Он, как лист тополя, поворачивается то в одну сторону, то в другую. Так молчи: молчи, и тебя оставят в покое. Тот мудрец, кому безразлично, в чьих руках находится мир».

Но тут раздаётся другой голос, «голос, полный бешенства»:

«Бей изменников, бей насмерть, искореняй их. Какие бы законы ни писались, какие бы обещания ни давались, – не будет в этом королевстве ничего, кроме грабежа и угнетения, пока они живы… И король не может без общественной нужды делать со своими подданными что хочет. Если он притесняет их явно и упорно, тогда действует естественный закон, позволяющий отбивать силу силой, – как и Сенека говорит: убитый тиран – самая богоугодная жертва».

И при звуках этого голоса, «казалось мне, что сейчас начнётся потасовка».

И всё же есть путь, «ни вправо, ни влево, а прямо», «царский путь, ненавистный тем и другим, потому что лицемерие справа обвиняет идущих по нему в гордыне, а бунтарство слева считает тебя изменником, если ты не хочешь всё ломать и крушить».

Как же определяется этот «царский путь»? В конце концов очень просто: присутствием Бога Живого. «Будем служить Богу, и Он будет с нами».

Вспомним и повторим ещё раз: для Жерсона речь всегда идёт не о метафизической конструкции, а о реальном присутствии. Всё разваливается оттого, что «Бога стараются умилостивить словами, а делами Его оскорбляют, Его дары, как силу, разум, умение, используют Ему в хулу». Всё разлагается, разобщаясь от Источника Жизни. Но среди этого разложения остаётся сила, которая вообще немыслима без реального присутствия Божия, без непосредственного действия Божия в человеческой совести. Эта сила – сакральная монархия, и её Жерсон будет отстаивать до конца.

«Потому и реформа этого благородного королевства должна начинаться молитвой за короля. И я заявляю, что те, кто хочет заменить королевскую власть иным правлением, разрушить её и уничтожить, не только изменяют Церкви, но и противятся Божьему повелению».

Жерсон уже предвидит, куда ведёт тот путь, на который встало большинство его университетских коллег: