Все не случайно - Вера Алентова Страница 27

Тем временем я прошла консультацию и два тура в Щукинском училище и ГИТИСе. На третий меня не пропустили. В запасе оставалась только школа-студия при МХАТе. Я пришла записаться на консультацию, но тут выяснилось, что набор уже закончен. Курс набирал Павел Владимирович Массальский, очень красивый актер, известный своей отрицательной ролью американца-шантажиста в александровском «Цирке». Вежливая секретарша сказала: «Осталось одно место, но сейчас будут слушать девочку, которую и собираются взять. Можно, конечно, попробовать попросить, чтобы послушали и вас…» «Попросите, пожалуйста», – сказала я упавшим голосом. Почему девочку слушали одну и почему согласились послушать меня, осталось загадкой. В комиссии было три человека: сам Павел Владимирович и два неизвестных мне педагога.

Взяли ту девочку, но сообщить мне об этом вышел невысокий, полноватый человек с очень добрыми глазами и ласковым голосом. Им оказался ректор школы-студии Вениамин Захарович Радомысленский – «Папа Веня», как называли его студенты. Папа Веня сказал, что я им очень понравилась, но у меня мало силенок. Он попросил, чтобы я немного поправилась и приезжала на следующий год сразу на второй тур: не на консультацию, не на первый, а сразу на второй.

Я поблагодарила и, убитая, ушла. Мне было так горько, что я пришла сюда в последнюю очередь: именно здесь мне так понравилось! Больше, чем в других институтах! Все понравилось: и чистота, и тишина, и вежливость секретарши, и доброта ректора, и запах, запах старых театральных костюмов, знакомый мне с детства и такой родной! Я хотела учиться только здесь!

Насчет «силенок» Вениамин Захарович был прав. Деньги, которые у меня взяли в долг, никто отдавать не собирался, да я на это уже не рассчитывала, тем более что иногда девчонки меня чем-то все-таки угощали. Туфли, купленные в ГУМе, тоже подорвали бюджет. Денег оставалось в обрез, питалась я перекусами, и к концу этой творческой гонки устала и порядочно оголодала. Во ВГИК я не пошла и на приглашения вездесущих ассистентов с «Мосфильма», высматривающих среди абитуриентов хорошенькие мордочки и сулящих им сразу и карьеру, и деньги, не клюнула. Я честно написала в телеграмме маме, что не поступила, и принялась ждать, когда мама и отчим за мной заедут по дороге в новый город, где им предстояло теперь работать – Орск.

В общежитии места стало много: абитуриенты разъезжались, а студенты еще не приехали. В конце концов остались только маргинальные личности и я, ожидающая маму. Всех оставшихся собрали в одну комнату, остальные закрыли. Личности меня невзлюбили, потому что я не курила, не пила, с ними держалась вежливо, но на отдалении. Когда приехала мама и вошла к нам в комнату, мои «маргиналки» стали демонстративно курить и громко орать непристойные частушки. Мне было ужасно неудобно перед мамой и отчимом, а мама вдруг строго сказала: «Пойди и вымой шею!» Я послушно пошла и вымыла, хотя не понимала, с какой стати и чем заслужила такой тон. Когда я вернулась, мама сказала: «Пойди вымой с мылом!» На мое: «Я мыла с мылом…» – последовало: «Значит, вымой еще раз!» Я повиновалась. Шея моя была действительно серо-голубой – но не от грязи, а от того, что я сильно похудела. Потом мама это поняла, но в тот момент, когда вошла в сизую от дыма комнату с орущими дурными голосами девчонками и грязными, без белья, матрацами, сердце ее упало. На какое-то мгновенье ей показалось, что столица поглотила мою чистую душу. Она не знала, как вернуть ее обратно, и выбрала командный метод. Надо сказать, что и девчонки притихли, вспомнив, видимо, что где-то остались мамы, все еще имеющие право их приструнить.

Потерпев в Москве сокрушительное фиаско, но не потеряв надежды поступить в следующем году, я поехала с мамой и Юрой в Орск.