Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры - Виктория Финли Страница 27

«Меня заинтересовали овцы, – сказала я местному фермеру, мимо которого проходила. – Они странного цвета», – уточнила я. «Они не странные, они красивые, – вежливо ответил он. – Они такого же цвета, как эти скалы, – он указал на покрытые мхом сухие каменные изгороди на границе своих владений. – Эта порода называется хердвик (Herdwicks), таких овец разводили в этом регионе еще при норманнах». По его словам, трагедия заключается в том, что рынок тоже считает таких овец странными: фермеры не могут продать серую шерсть даже за цену стрижки овцы.

Чтобы добраться до отвала свинцового шлака, мне пришлось пересечь множество мелких ручейков, покрытых снегом, и к тому времени, когда я добралась до своей цели, моя правая перчатка была совершенно мокрой от ледяной воды, а в левом ботинке хлюпала бурая трясина. Но путешествие того стоило: в земле виднелась обещанная дыра, которой не пользовались лет сто, а то и больше – с тех пор, как в земле закончился графит. Она не была закрыта, но я не стала заходить внутрь. Вход был очень низким, не более метра в высоту, и очень влажным, он вел в почти горизонтальный туннель, но, когда я бросила в него камень, звук был такой, словно тот упал в подземное озеро. По сторонам от ствола шахты располагались два заброшенных помещения, вырубленных из камня; стоя в одном из них, я попыталась представить, что происходило здесь двести пятьдесят лет назад. В XVII и XVIII веках графит стоил сотни тысяч фунтов и являлся значительным ресурсом английского Казначейства, а все действия на шахте были засекречены так, как будто здесь находилась военная база. Когда-то существовало множество секретных входов и выходов в эту заброшенную в наши дни шахту, которые открывались только на семь недель в году (а в конце XVII века шахта и вовсе была закрыта на несколько десятилетий), чтобы удержать высокие мировые цены на графит. Вооруженные охранники обычно располагались в двух комнатах у входа, в конце каждой смены заставляя рабочих раздеваться, и проверяли их одежду, чтобы убедиться, что те не прячут ценные самородки. Стоимость графита достигала тысячи трехсот современных фунтов за тонну, и некоторые люди считали, что контрабанда стоит риска жестокой порки.

Некоторые из воров стали легендами при жизни. Женщина, известная как Черная Сэл, была одним из самых эффективных контрабандистов в Озерах, хотя миф гласит, что владелец шахты затравил ее собаками до смерти. А в 1749 году человек по имени Хетерингтон хитроумно вырыл небольшой медный рудник на той же горе, прорыв потайной ход прямо в шахту ^[56]. В 1751 году произошла жестокая схватка между охранниками и известной бандой контрабандистов, которые наворовали графита в современных ценах примерно на сто пятьдесят тысяч фунтов в год. В следующем году парламент принял закон, согласно которому любой, кто был пойман за незаконное хранение графита, мог быть наказан годом каторжных работ или отправлен в рабство в колонии.

Хотя основным потребителем графита была военная промышленность, некоторое его количество всегда использовалось для рисования. По данным Кесвикского музея, в 1580 году графит Борроудейла был отправлен в «Школу искусств Микеланджело в Италии» (Микеланджело умер в 1564 году, но это, естественно, не помешало художественной школе присвоить его имя). Художники обматывали графит бечевкой или шерстью: он был слишком хрупким, чтобы держать его в руке, но до XVII века никому не приходило в голову поместить его в полую деревянную палочку. Ко времени наполеоновских войн британская армия использовала для отливки снарядов сухой песок, так что графит стал менее значимым сырьем, но, как ни странно, едва его стали использовать чаще в искусстве, чем на войне, возник новый конфликт между англичанами и французами. Он не особенно широко известен, но мне нравится называть его войной карандаша.

Боевые порядки были, так сказать, прочерчены в 1794 году, когда француза по имени Николя Конте попросили найти замену английскому карандашу. Различные изобретатели потратили годы, пытаясь (неудачно) побороть британскую монополию на карандаши, но Конте удалось это всего за восемь дней. Он взял низкокачественный графит, добываемый во Франции, и придумал, как измельчать его и смешивать с глиной. Теперь графит смогли оценить самые престижные французские художники, например, портретист Жак Луи Давид, а еще стало возможно изготавливать грифели различной степени мягкости. По иронии судьбы, Конте, среди изобретений которого были воздушные шары для военной разведки, вошел в историю как создатель карандаша, хотя он, наверное, был бы доволен: его первой работой, еще до французской революции 1789 года, была работа художника.

Градация твердости/мягкости карандашей появилась позже, но именно благодаря открытию Конте сегодня мы можем выбирать карандаши в зависимости от того, сколько глины было использовано при изготовлении грифеля. В английском языке оценки твердости выражаются буквами H и B. H с цифрой обозначает степень твердости, а буква B является обозначением степени «черноты» карандаша. Чем больше значение H, максимум 9H, тем светлее карандашная метка на бумаге и тем легче она стирается; в карандашах же с пометкой 9B содержится меньше всего глины, и они лучше подходят для создания размытого наброска. HB традиционно располагается посередине.

Через тридцать лет после изобретения Конте по всей Европе появились карандашные фабрики ^[57]. Первая такая фабрика в Англии открылась в Камбрии примерно в 1792 году, хотя ее руководство, должно быть, было в ярости от необходимости покупать графит в Лондоне, ведь владельцы шахт требовали, чтобы весь графит проходил через склад в Лондоне, а затем продавался на аукционе в первый понедельник каждого месяца.

Следующий вызов мировому господству английского карандаша был также брошен французом, неожиданно оказавшимся в 1847 году на берегу ледяной реки в Сибири. В то утро Жан-Пьер Алибер искал золото, хотя, вероятно, двадцатисемилетний купец искал все, что могло бы окупить безумную экспедицию, в которую он отправился. Представляю, как это было: когда его лоток в очередной раз поднялся из русла ручья без самородков в сетке, что-то заставило Алибера по-новому взглянуть на гладкие и округлые черные камешки, намытые вместо золота. Может быть, он знал, что это редкая и ценная форма углерода? Возможно, он узнал его, вспомнив полузабытые уроки геологии, но мне нравится думать, что именно в это утро сибирское солнце зацепилось за кусочек графита и заставило его сиять, как драгоценный металл.