Суд да дело. Судебные процессы прошлого - Алексей Кузнецов Страница 27

(суд над Уильямом Бёрком, убивавшим ради продажи мертвых тел, Великобритания, 1828)

В благословенные Средние века в Европе церковь настороженно относилась к занятиям медициной, а вскрытие тел умерших с целью изучения анатомии и физиологии человека определенно не благословляла. Сегодня историки спорят о том, был ли запрет категорическим, или положение ученых анатомов зависело от взглядов конкретного епископа, но в любом случае массовым явлением препарирование тел не было и быть не могло. Все изменилось с наступлением Нового времени.

В период середины XVI — конца XVII веков в Европе произошла подлинная научная революция, девизом которой могли бы стать слова Фрэнсиса Бэкона «Scientia potentia est» («Знание — сила»). Проанализировав современные ему нападки на науку, Бэкон пришел к выводу о том, что Бог не запрещает познание природы. Наоборот, Он дал человеку ум, который жаждет познать Вселенную. Люди должны понять, что существуют два рода познания: познание добра и зла и познание сотворенных Богом вещей. Первое человеку запрещено, указания по этому вопросу даны в Священном писании, их следует усвоить и исполнять; второе же доступно разуму и служит к вящей славе Господней, ибо ярче раскрывает красоту и совершенство Божьего мира (мусульмане с этого начали, следствием чего явилось колоссальное развитие арабской медицины в Средневековье, но затем зачем-то двинулись в обратном направлении). Истинное знание вытекает из чувственного опыта, следовательно, необходимо наблюдать и экспериментировать. Декарт и Гоббс, Локк и Гельвеций, Гольбах и Дидро развили мысли великого философа, медики навострили ланцеты и скальпели и принялись за дело.

Специфический спрос

Очень быстро выяснилось, что спрос значительно превышает предложение.

Практика была такова, что единственным легальным материалом для вскрытия были тела казненных преступников, а постепенная гуманизация уголовного законодательства привела к тому, что приток их сокращался, в то время как потребность росла в геометрической прогрессии. Как обычно, в условиях отчаянного дефицита сформировался «черный рынок».

Великобритания, казалось, не должна была сталкиваться с подобными проблемами: ее уголовное законодательство в XVII–XVIII веках было, вероятно, самым жестоким в христианском мире. В течение ста с небольшим лет (начиная со «Славной революции» 1688 года) количество преступлений, за которые полагалась смертная казнь, выросло с 50 до 220. В частности, она могла быть применена (и применялась!) за кражу на сумму свыше одного шиллинга — квалифицированный рабочий в день зарабатывал около двух шиллингов. Кража кролика, подбирание выброшенного морем на берег ценного предмета, даже выдача себя за пациента казенного дома престарелых с целью нажиться на безграничной доброте Его Величества — за все это можно было запросто лишиться головы; и лишались! Медицина пребывала в неоплатном долгу перед юриспруденцией.

Однако любой «золотой век» небесконечен. С 1808 года начался обратный процесс: сначала ликвидировали смертную казнь за карманные кражи (вспомним веселых «джентльменов карманной тяги» у Диккенса), затем отменили ее обязательность по большинству составов преступления, возложив приговоры на усмотрение судей (исключения составляли только государственная измена и убийство). Медики — а их число по окончании эпохи Наполеоновских войн начало резко увеличиваться — стали растерянно оглядываться по сторонам. Немедленно обнаружились ловкие люди, небезразличные к судьбам науки. Они быстро сообразили, что морги с их какой-никакой, а все-таки имевшейся системой учета, а главное — корыстолюбивыми сторожами (ничего святого!), с которыми приходилось делиться, — не самое «хлебное» место. То ли дело кладбища!

«Нет такого преступления!..»

Могилы грабили всегда, но против этого существовал несложный рецепт: саван попроще и никаких излишеств в гроб — мы, хвала Создателю, не язычники какие-нибудь. Но он переставал работать, когда объектом похищения становилось само тело. В Великобритании 1820-х годов случаи похищения свежезахороненных покойников стали массовыми. Общины, в ведении которых находились кладбища, ответили усилением охраны, благо отставных солдат хватало, а ушлые ремесленники начали предлагать изделие, именуемое mortsafe — тяжелую решетку с надежным замком, в которую помещался гроб. Для удобства клиентов (рынок! рынок!) ее можно было взять в аренду на несколько недель, а затем снять, когда останки уже не представляли для грабителей интереса. Вспомним свой (или прилежной одногруппницы) конспект «Капитала» из советской студенческой юности: «Обеспечьте десять процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы. Доказательство: контрабанда и торговля рабами». Добавим к доказательствам Маркса (а точнее Томаса Даннинга, которого основоположник процитировал) выкапывание трупов из могил с целью продажи медикам, иронически именуемое британцами resurrectionism — «воскрешательство».

Уильяма Бёрка и Уильяма Хэра роднило многое помимо одинакового имени. Оба были ирландцами, перебравшимися в Шотландию, бедняками, зарабатывавшими кусок хлеба тяжелым трудом на строительстве Союзного канала от Фалькирка до Эдинбурга; оба отличались предприимчивостью и практической смекалкой, не ограниченной излишней щепетильностью. Они могли не встретиться, но — встретились, познакомившись через сожительницу Бёрка Хелен Макдугал. Подруга Хэра Маргарет Лэрд владела небольшим пансионом с дешевыми комнатами. Там-то и поселились их новые друзья: Уильям и Хелен. Там все четверо нашли себе неплохой источник заработка.