Первый крестовый поход. Сражения и осады, правители, паломники и вилланы, святые места в свидетельствах очевидцев и участников - Огаст Крей Страница 27

После того как мирный договор между императором и герцогом был заключен на упомянутых нами условиях, герцог, с большим доверием начавший относиться к заверениям императора в дружбе, снова обосновался с войском в жилищах, расположенных на берегу пролива, и отослал с почетом императору его сына, который оставался в заложниках до этого времени. На следующий день по указу герцога было оповещено все войско, что отныне следует оказывать почтение императору и всему его двору и поддерживать общими усилиями мир, а в торговле быть честными. Одновременно император заявил, что ни один народ его державы под угрозой смерти не должен в чем-либо вредить воинам-латинянам и не допускать обмана в их отношении, а в торговле с ними пользоваться правильными мерами и весами и продавать товар по сниженным ценам.

После этих событий, в начале Великого поста, император призвал к себе герцога и попросил его во имя их дружбы отплыть за море и разбить свой лагерь в Каппадокии. Герцог великодушно согласился на это и вскоре расположился лагерем на ее равнинах.

После этого все товары начали продаваться пилигримам по более дорогой цене, однако дары императора герцогу не стали менее щедрыми, поскольку он сильно его опасался. Но герцог, видя те сложности, что возникли при покупке продовольствия, и недовольство людей, часто отправлялся на корабле к императору с жалобой на дороговизну товаров. Тогда император, делая вид, что якобы слышит об этом впервые и вовсе не желал этого, снова снижал цены для пилигримов.

Анна Комнин

В это же время граф [герцог] Готфрид вместе с другими графами [и другими] и с войском, состоявшим из 10 тысяч всадников и 70 тысяч пехотинцев, тоже совершил переправу и, дойдя до столицы, расположил свое войско на берегу Пропонтиды [Мраморного моря]; оно растянулось от моста, находящегося вблизи Космидия, до самого Святого Фоки. Император настаивал на том, чтобы Готфрид переправился через Пропонтиду, тот же откладывал со дня на день и, приводя причину за причиной, оттягивал время. На самом деле он ожидал прибытия Боэмунда и остальных графов [князей и прочих]. Ибо если Петр с самого начала предпринял весь этот долгий путь для поклонения Гробу Господню, то все остальные графы, и особенно Боэмунд, тая старинную вражду к самодержцу, искали только удобного случая отомстить ему за ту блестящую победу, которую он одержал над Боэмундом, сразившись с ним под Ларисой. Их объединяла одна цель, и им во сне снилось, как они захватывают столицу, о чем я часто вспоминала выше. Лишь для вида отправились они все к Иерусалиму, на деле же хотели лишить самодержца власти и захватить столицу. Но император, уже давно знакомый с их коварством, письменно приказал командирам наемных войск расположить свои отряды на территории от реки Афира до Филея, порта на берегу Понта [Черного моря], и быть настороже. Всех же посланцев, будь то гонцы от Готфрида к Боэмунду или к идущим сзади графам или от них к Готфриду, сразу же перехватывать.

Между тем произошло следующее. Император призвал к себе нескольких графов, спутников Готфрида, и посоветовал им убедить Готфрида принести клятву. Этот разговор продолжался довольно долгое время из-за природной болтливости латинян и их любви к пространным речам. По их лагерю пронесся ложный слух, что император велел задержать графов [князей и других]. Тотчас же двинулись густые фаланги латинян на Византий [Константинополь], и они сразу же до основания разрушили дворцы у Серебряного озера. Затем они начали штурмовать стены города, не применяя осадных машин, поскольку у них их не было. Полагаясь на свою многочисленность, они настолько обнаглели, что дерзнули поджечь ворота, находящиеся под императорским дворцом, недалеко от храма, посвященного великому святителю Николаю.

При виде латинских фаланг не только городская чернь, трусливая и не знающая военного дела, но и преданные императору люди принялись стенать, плакать и бить себя в грудь. Они вспомнили ту пятницу, когда был взят город [2 апреля 1081 года] ^[28], и боялись, что нынешний день станет им возмездием за то, что было прежде. Все, кто был знаком с военным делом, сбегались к императорскому дворцу. Однако сам император не вооружался. Он не надел чешуйчатого панциря, не взял щита и копья, не опоясал себя мечом, а продолжал спокойно сидеть на императорском троне. Так он вселял отвагу своим спокойствием в их сердца, одновременно обсуждая с советниками и военачальниками, что необходимо предпринять. Прежде всего, он запретил выходить кому бы то ни было из города и вступать в бой с латинянами. Отчасти чтобы не нарушать святость дней, поскольку была пятница той Великой Страстной недели, когда Спаситель принял позорную смерть за всех нас, отчасти чтобы избежать братоубийственной бойни. Поэтому император часто посылал гонцов к латинянам, увещевая их прекратить бой, говоря: «Вспомните, что в этот день за нас умер Господь, который ради нашего спасения не отверг ни креста, ни гвоздей, ни копья – удела преступников. Если же ваше желание вступить в бой столь велико, то мы будем готовы к нему на другой же день после Святого Воскресения».

Но латиняне не только не послушались самодержца, но еще тесней сомкнули свои фаланги и стали метать стрелы с такой силой, что даже ранили в грудь одного из стоявших у императорского трона. При виде этого большинство из тех, кто стоял по обе стороны от императора, отступили назад. А он продолжал бесстрашно сидеть, не выказав ни малейшего страха, но только ободряя их и ласково упрекая за их слабость, так что все присутствовавшие поразились его выдержке.

Когда же император увидел, что латиняне дерзко подступают к стенам и не внемлют его разумным советам, то прежде всего послал за своим зятем Никифором [Никифор Вриенний, супруг Анны Комнин] и приказал ему взять лучших воинов, искусных в стрельбе из лука, и расставить их на стене. Он велел обстрелять латинян, но не целиться, а метить главным образом мимо, чтобы не убивать, а только устрашить латинян множеством стрел. Поскольку, как уже было сказано, он боялся нарушить святость дня и не желал войны с христианами. В то же время других отборных воинов, вооруженных в большинстве своем луками, а также длинными копьями, он послал открыть ворота возле церкви Святого Романа и изобразить стремительное наступление на врага. Причем боевой порядок был следующим: каждый копьеносец был защищен с обеих сторон лучниками со щитами. В таком порядке они должны были медленно продвигаться вперед, а еще дальше перед ними были высланы лучники, чтобы они с близкого расстояния обстреливали кельтов из луков. Когда оба строя сблизятся, лучники должны были ранить стрелами лошадей врага, щадя всадников, а копьеносцы, отпустив поводья, устремиться в атаку на латинян, обрушившись на них всей мощью на всем скаку. Император отдал такой приказ, рассчитывая на то, что таким образом удастся сдержать натиск кельтов, которые на раненых конях не смогут уже так быстро мчаться на ромеев, отчасти же – и это главное – не желая проливать крови христиан. Воины с готовностью выполнили приказ императора и, как только ворота были открыты, устремились на врага, то сдерживая лошадей, то пуская их во весь опор. В тот день было убито много врагов и ранено несколько наших воинов… Наконец император ввел в бой свои собственные войска и обратил латинские фаланги в бегство.