Время банкетов - Венсан Робер Страница 27

Банкет, которым в «Утраченных иллюзиях» город Ангулем чествует славнейшего из своих сыновей, юного поэта, романиста и журналиста Люсьена Шардона, он же де Рюбампре, в романе происходит осенью 1822 года, то есть на год раньше исторического триумфа Россини в столице. Разумеется, тщетно было бы искать здесь следы реальных происшествий; этот банкет, равно как и все остальные события, описанные в романе, нельзя считать историческим свидетельством из первых рук. Последняя часть «Утраченных иллюзий» была написана двумя десятилетиями позже, в 1843 году. Вымышленная хронология романа не совпадает с хронологией исторической, и нет ничего удивительного, что празднику в честь Люсьена де Рюбампре приданы черты, заимствованные из несколько иной политической ситуации: по правде говоря, романный банкет, собирающий за одним столом юных либералов, бывших соучеников Люсьена, и представителей администрации, скорее мог бы состояться в 1828–1829 годах, при Мартиньяке, чем в году 1822‐м, в первые месяцы правления Виллеля. Но в данном случае это не важно, ведь сейчас нас интересует не точность фактов, а описание модели. А поскольку Бальзак в юности, в начале 1820‐х годов, вращался в кругу мелких парижских журналистов и хорошо знал жизнь в провинции — по крайней мере в маленьких городах Парижского бассейна и западной Франции, в которых происходит действие его романов, — описание его можно считать правдоподобным. Что же касается его понимания основ тогдашней общежительности, оно представляется совершенно исключительным: не случайно он вкладывает в уста матери и сестры Люсьена реплики, свидетельствующие об их сдержанном отношении к овации, устроенной Люсьену; обе удивлены этим новшеством, вторгнувшимся в «неподвижные провинциальные нравы» ^[128]. Не случайно также, что организатором банкета выступает стряпчий Пти-Кло, достойный сын Умо, промышленного и торгового предместья Ангулема — города, где главенствует аристократия; Бальзак представляет его «зачинщиком, душой и тайным советником оппозиции нижнего города, уничижаемого аристократией верхнего города». Действие происходит в ту пору, когда либеральная партия «отказалась от столь опасного средства, как заговор» и вознамерилась «одержать верх на выборах» ^[129]. Устроить банкет в честь частного лица — действие не нейтральное; это новшество, характерное для либералов, которые охотно нарушают традицию, предписывающую чествовать только монархов, и чествуют великих людей.

Эпизод, о котором идет речь, располагается в самом конце романа. Разорившийся, отчаявшийся после смерти своей любовницы, потерявший лицо как журналист после перехода из мелких либеральных газет в правительственные издания, Люсьен возвращается тайком, почти в лохмотьях, в родной город, который покинул два года назад ради того, чтобы собственным пером завоевать в Париже славу и богатство. В довершение всего в то же самое время в Ангулем возвращается его бывшая покровительница госпожа де Баржетон, ныне графиня дю Шатле и супруга нового префекта Шаранты. Поскольку злоключения Люсьена в Ангулеме еще никому не известны, приезд «провинциальной знаменитости» становится сенсацией. О нем — случай неслыханный — объявляют в местной прессе, следующим вечером ангулемская молодежь устраивает в честь Люсьена серенаду с участием городских музыкантов и музыкантов гарнизонных, по такому поводу соединивших свои усилия. Наконец, на следующий день делегация, возглавляемая стряпчим Пти-Кло, является в дом, где временно проживает поэт, и просит его пожаловать на банкет по подписке, который бывшие соученики «великого человека, вышедшего из их рядов» намерены устроить в его честь. Пти-Кло добавляет, что на банкете будут присутствовать директор и преподаватели, а если все пойдет хорошо, явятся и «власть имущие». Разумеется, Люсьен принимает приглашение, при том условии, что торжество будет отложено дней на десять (за это время он надеется получить от парижских приятелей модный туалет, чтобы поразить земляков).

Одним словом, все происходит примерно так же, как и в случае с Россини. Объявление в прессе, овации и серенада, затем подписка на банкет — кульминационный пункт торжеств, апофеоз, для Люсьена, разумеется, не имеющий никаких шансов на продолжение. Банкет — провинциальное празднество; гости собираются в лучшем ресторане города, в зале, декорированной как можно более роскошно (хозяин «разукрасил свою огромную залу сукнами, на фоне которых лавровые венки в сочетании с цветами создавали превосходное впечатление»); «начальник местного гарнизона предоставил военный оркестр». В число сорока гостей в парадном платье входят «префект, главный управляющий сборами, начальник гарнизона, директор порохового завода, наш депутат, мэр, директор коллежа, директор Рюэльского литейного завода, председатель суда, прокурор»: все власть имущие, все нотабли. «В восемь часов подали десерт (фрукты и сласти шестидесяти пяти сортов), примечательный сахарным Олимпом, который увенчивала шоколадная Франция; это послужило сигналом к тостам». Префект поднимает бокал «за короля», директор коллежа — «за юного поэта», начальник гарнизона — «за роялиста» («Ибо герой настоящего торжества имел мужество защищать добрые старые принципы!»), Пти-Кло — «за директора коллежа», и под конец Люсьен, которому старый директор только что возложил на голову лавровый венок, произносит тост за «прекрасную графиню Сикст дю Шатле и славный город Ангулем!». «В десять часов вечера участники банкета начали расходиться. <…> В полночь Пти-Кло проводил Люсьена до площади Мюрье. Тут Люсьен сказал стряпчему: „Дорогой мой, мы с тобой друзья до гроба“». Вся сцена приобретает дополнительный жестокий смысл из‐за контраста между парадной видимостью и реальными целями банкета, устроенного исключительно ради того, чтобы заставить Люсьена поскорее убраться из города и, главное, чтобы схватить его зятя, единственного человека, который искренне радовался бы происходящему на банкете, если бы мог на нем присутствовать. И, поскольку Тарпейская скала соседствует с Капитолием, все именно так и происходит, а Пти-Кло тем временем плетет интриги, благодаря которым он должен сделаться прокурором и верным слугой законной власти.

Выражать свое ликование с помощью праздников и банкетов было, конечно, деянием законным. Но праздновать следовало с соблюдением определенных предосторожностей, проявляя хотя бы минимальную тактичность: ваше ликование не должно оскорблять других французов, пребывающих в трауре и печали, не должно оскорблять и людей, живущих в нищете. В начале эпохи Реставрации либералы были возмущены поведением многих роялистов в первые месяцы и годы, последовавшие за Ватерлоо. В самом деле, во время Белого террора местные власти охотно устраивали праздники и банкеты, призванные как можно громче выразить чувства французов, радующихся восстановлению законной монархии ^[130]. Сказать, что это выглядело оскорбительно, значит ничего не сказать, ведь для всех истинных патриотов это время было временем общенационального траура. Об этом свидетельствует удивительная песня Беранже под названием «Белая кокарда», за которую он, между прочим, после ее публикации в 1821 году поплатился штрафом и тюремным заключением. Сам автор так характеризует свой сатирический шедевр: «Куплеты, сочиненные по случаю обеда, на котором роялисты торжественно праздновали годовщину первого вступления русских, австрийцев и пруссаков в Париж (30 марта 1816 года)». Не важно, в самом ли деле такой обед имел место; ультрароялисты радовались поражениям французской армии, и либералы ненавидели их среди прочего именно за это: