Гибель гигантов - Кен Фоллетт Страница 265

— Я горжусь тобой, сын. Ты дал им отпор, как я учил тебя.

Билли был рад, хоть и не считал себя всего лишь очередным достижением отцовской жизни.

С Милдред его родители уже встречались на свадьбе Этель. Отец поздоровался с ней за руку, а мама поцеловала.

Милдред сказала:

— Как я рада видеть вас снова, миссис Уильямс! Может, теперь мне лучше называть вас мамой?

Ничего лучше этого придумать было невозможно, и мама Билли расцвела. Билли надеялся, что и отец ее полюбит — если, конечно, она сможет при нем воздерживаться от крепких выражений.

Настойчивые вопросы от членов парламента в палате общин — которых снабжала информацией Этель — вынудили правительство объявить о смягчении приговора некоторому количеству солдат и матросов, осужденных в России за бунт и другие преступления. Срок заключения Билли был уменьшен и составил один год, после чего он был освобожден и демобилизован. И они с Милдред сразу же поженились.

Эйбрауэн показался ему чужим, хоть почти не изменился. Теперь Билли по-другому стал к нему относиться: маленький, грязный городишко, окруженный горами, точно стенами, чтобы удержать здесь людей. Билли больше не чувствовал себя здесь дома. А когда он надел свою одежду, в которой ходил до войны, то заметил, что хоть она и была ему впору, он больше не ощущал себя в ней привычно. И он понял: ничто происходящее здесь не изменит мир.

Они поднялись на холм к Веллингтон Роу и увидели, что дома украшены флагами: над крышами развевались и «Юнион Джек», и валлийский «дракон», и красный флаг. Через всю улицу шел транспарант со словами: «С возвращением, Дважды Билли!» Все соседи высыпали на улицу. Были выставлены столы с кувшинами пива и чайниками с чаем, и тарелки с пирогами, печеньем и сэндвичами. Завидев Билли, все запели «Вернешься ты в родные горы». [28]

Билли заплакал от радости.

Ему вручили кружку пива. Вокруг Милдред собралась толпа восхищенных парней. Для них она была экзотическим существом — в лондонской одежде, со своим акцентом кокни и в широкополой шляпе, которую она сама украсила шелковыми цветами. Но даже несмотря на то, что она пыталась подать себя наилучшим образом, с ее губ порой слетали не вполне невинные обороты.

Дед постарел и ноги уже едва держали его, но голова работала по-прежнему. Он сразу занялся Энид и Лилиан: начал доставать из карманов жилета конфеты и показывать фокусы с исчезающей монеткой.

Билли пришлось поговорить с родственниками погибших друзей: Джоя Понти, Пророка Джонса, Кляксы Левеллина и других. Встретился он и с Томми Гриффитсом, которого в последний раз видел в России, в Уфе. Отец Томми, атеист Лен, выглядел изможденным: у него был рак.

Билли собирался снова выйти на работу в шахту уже в понедельник, и все шахтеры горели желанием рассказать ему о произошедших с его отъезда изменениях: вглубь угольного слоя шли новые выработки, освещение стало ярче, а меры безопасности — эффективнее.

Томми забрался на стул и произнес приветственную речь, на которую Билли потом следовало ответить.

— Война изменила нас всех, — сказал Билли. — Я помню, как люди рассуждали, что богатые поставлены самим Господом Богом, чтобы здесь, на земле, управлять нами, низшими существами. — Эти слова были встречены презрительными смешками. — Многие избавились от этого заблуждения, попав под начало офицеров-аристократов, которым нельзя доверить даже учеников воскресной школы на прогулке. — Другие ветераны понимающе закивали. — В войне победили такие, как мы: обычные люди, необразованные, но не глупые.

Остальные с ним были согласны. Послышались выкрики: «Точно!» и «Вот-вот!»

— Теперь мы можем голосовать. И наши женщины тоже, хоть и не все пока, как сразу поправит меня сестра Этель. — При этих словах женщины оживились. — Это наша страна, и контролировать, что и как здесь будет, должны мы. Как в России решают большевики, а в Германии — социал-демократы. — Слушатели радостно загалдели. — У нас есть партия рабочего класса, партия лейбористов, и нас достаточно много, чтобы наша партия оказалась в правительстве. На последних выборах Ллойд Джордж оставил нас в дураках, но больше у него этот номер не пройдет.

— Ни за что! — крикнул кто-то.

— Вот потому-то я и вернулся домой. Дни Персиваля Джонса, представляющего в парламенте Эйбрауэн, практически сочтены. — Это сообщение было встречено радостными криками. — Я хочу, чтобы в палате общин от нас был лейборист! — Билли встретился глазами с отцом; тот сиял от удовольствия. — Спасибо вам за такой сердечный прием! — он спустился со стула, и все с жаром захлопали.

— Отличная речь, Билли, — сказал Томми Гриффитс. — Но кто же будет этот лейборист в парламенте?

— Знаешь, что я тебе скажу, дружище Томми? — ответил Билли. — Попробуй угадать с трех раз.

IV

В этом году Россию посетил философ Бертран Рассел и написал книгу «Практика и теория большевизма». Семью Леквиз эта небольшая книжка чуть не довела до развода.

Рассел со всей категоричностью выступал против большевиков. Что еще хуже, он делал это с левой точки зрения. В отличие от критиков-консерваторов, он не доказывал, что русский народ не имел права свергать царя, крестьяне — отбирать земли у помещиков, а рабочие — управлять своими заводами. Напротив, все это он одобрял. Он нападал на большевиков не за ложные идеалы, а за то, что они не могут жить в соответствии со своими верными идеалами. Поэтому от его выводов нельзя было без разговоров отмахнуться как от чуждой пропаганды.

Первым книжку прочитал Берни. Он как библиотекарь испытывал ужас при мысли о пометках на полях, но в этом случае сделал исключение, испещрив страницы яростными комментариями. Подчеркивая целые предложения, он карандашом писал на полях: «Чушь!» или «Довод неубедителен!»

Этель читала книгу с ребенком на руках. Девочке было чуть больше года. Ее назвали Милдред, но обычно сокращали и говорили «Милли». Старшая Милдред переехала с Билли в Эйбрауэн, и они уже ждали первенца. Этель по ней очень скучала, хоть ей и пригодились освободившиеся наверху комнаты. У маленькой Милли были кудрявые волосы и уже сейчас ее глаза задорно блестели, демонстрируя всем ее сходство с мамой.

Этель читала книжку с удовольствием. Рассел писал остроумно. С аристократической безмятежностью он попросил об интервью Ленина и проговорил с этим великим человеком целый час. Беседовали они по-английски. Ленин сказал, что его лучший пропагандист — лорд Нортклифф: он полагал, что страшные истории, которые печатала «Дейли Мэйл», — о том, как русские грабят свою аристократию, — возможно, могли ужасать буржуазию, но вот на рабочий класс Британии влияли совсем иначе.

Однако Рассел в своей книге подчеркивал, что большевики абсолютно не демократичны. Диктатура пролетариата — это именно диктатура, но вот правители — такие, как Ленин и Троцкий — вышли из буржуазной интеллигенции, и в помощниках у них оказались лишь те пролетарии, которые соглашались с их взглядами.