Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - Отто Скорцени Страница 26

Я обратил также внимание на то, что снаряжение и обмундирование многих встречавшихся нам солдат оставляли желать много лучшего — на них были шинели, явно не предназначавшиеся для столь низких температур. Естественно, что в них они сражаться просто не могли!

В небольшом местечке возле огромного зернохранилища собралась большая толпа, и моя колонна вынуждена была тоже остановиться. Я выбрался из машины и пошел посмотреть, в чем дело. Разъяренные и энергично жестикулировавшие солдаты обступили какого-то интенданта и громко кричали на него. Им стало известно, что в хранилище находятся горы зимнего обмундирования — толстые ватные куртки и штаны, причем их можно было носить как на лицо, так и наизнанку. Одна сторона представляла собой белую ткань, а другая — парусину защитного цвета. Нам такие выдали еще две недели назад.

Эти специальные комбинезоны на складе имелись, но «тыловая крыса» не отваживалась выдавать их без специального приказа. Тогда я спросил интенданта:

— А ты знаешь, что завтра эта местность должна быть очищена от наших войск? Уж не собираешься ли ты оставить все это обмундирование русским, вместо того чтобы раздать его нашим солдатам?

Его ответ меня ошеломил:

— У меня приказ покинуть это место через два часа. Перед уходом я должен поджечь склад, чтобы имущество не досталось врагу.

Тогда я посоветовал интенданту покинуть село немедленно, а склад не поджигать. К моему величайшему удивлению, он сразу же согласился, и солдаты получили возможность забрать столь необходимую теплую одежду без «соответствующего предписания, отправленного в установленном инструкцией порядке». На наше счастье, подобные тупоголовые негодяи заправляли хозяйством не везде, но некоторые из них на Восточном фронте все же оказались. Позже нам стало известно, что многие начальники складов, не отважившиеся принять в подобной ситуации самостоятельное решение, предстали перед военно-полевым судом и были расстреляны. Ведь на совести этих осужденных оказались жизнь и здоровье большого числа немецких солдат.

В тот же день по пути я встретил генерала, молча наблюдавшего из своей машины, стоявшей на обочине, за усиливавшейся на дороге неразберихой. Организованно двигавшиеся подразделения встречались все реже, и мне становилось все труднее вести свою колонну среди солдатского потока. Хорошо еще, что почва была достаточно твердой. Однако вид этих вояк, стремившихся поскорее унести свои ноги, производил удручающее впечатление. Это беспорядочное бегство наводило на мысли о распаде немецкой армии, о приближающейся катастрофе, и мне никак не удавалось прогнать навеянный образ отступающих наполеоновских войск, проходивших здесь же более века назад.

«Неужели Россию действительно победить нельзя?» — подумал я тогда.

Через несколько километров мне повстречался полковник, который, дико жестикулируя, кричал на тащившихся мимо него солдат. У меня мелькнула мысль, что нервы сдали даже у старших офицеров. Сопровождавший его офицер стоял сзади и всем своим видом показывал, что к этой ругани он не имеет никакого отношения. Я осторожно попытался организовать дальнейшее движение своей колонны, но полковник остановил ее и жестом подозвал меня к себе.

— Вы куда? — задал он свой первый вопрос.

— Согласно полученному приказу следую в Волоколамск, господин полковник! — отрапортовал я.

— Его давно заняли русские! Вы поступаете в мое распоряжение, останетесь здесь и будете останавливать технику и всех солдат. Я уполномочиваю вас оборудовать здесь оборонительную позицию лицом в восточном направлении!

Отдав распоряжение, он прыгнул в свой автомобиль и уехал куда-то в сторону. Сопровождавший его офицер успел подать мне какой-то знак, но что он обозначал, я так и не понял.

Некоторое время я стоял в нерешительности и размышлял.

«Поступил приказ, и хотя он был немного туманным, но… Нет, сначала следует попытаться найти свою часть, — проносились мысли у меня в голове. — Это сумасшествие какое-то!»

Приняв такое решение, я продолжил путь на Волоколамск, где и нашел свою часть. Никаких боев здесь не было и в помине, а наши подразделения расположились даже на своеобразный отдых.

Через несколько дней в интересах полка меня вновь отправили в Можайск, где мне предстояло решить ряд вопросов в ремонтных ротах дивизии. Однако по дороге у меня начались такие колики, что мне пришлось наведаться в главный медицинский пункт нашего соединения. После двух уколов я смог продолжить свой путь и с удовлетворением наблюдал, что отход войск, более походивший на бегство, прекратился. Везде восстановился порядок, и наступило общее успокоение. Однако никто и представить себе не мог, какие тяготы уготовила нам война в зимних условиях.

В Можайске колики возобновились. Врачи направили меня в дивизионный госпиталь, где мне сделали еще несколько уколов. Это подействовало, но обследование, на которое я наконец согласился, показало, что у меня воспалился желчный пузырь. Обратить внимание на постоянные головные боли мне тогда было невдомек.

Компетентный врач признал меня негодным для фронтовой службы и посоветовал как можно скорее вернуться на родину, чтобы пройти полный курс лечения. Вначале я колебался, размышляя над тем, стоит ли мне попросить оставить меня для дальнейшего прохождения службы в родной части, но потом решил, что лечение все равно продлится недолго.

«Ладно, подлечусь основательно, а потом вернусь», — подумал я.

В тот же день на родину отправлялся санитарный поезд с ранеными, а так как я был ходячим, меня назначили его комендантом. Отправление намечалось ночью, и меня доставили к эшелону, состоявшему из настолько старых и разбитых вагонов, что они, того и гляди, готовы были развалиться. Все двери купе открывались наружу, а подножки, казалось, уходили в бесконечность. Состав был длинным, и в темноте я с трудом смог сориентироваться, поскольку из-за угрозы налета вражеских самолетов приходилось соблюдать строжайшую светомаскировку. С грехом пополам мне удалось отыскать себе место в одном из купе, в котором вскоре набилось столько народу, что не хватало воздуха. Однако в тесноте оказалось легче переносить холод, и такая скученность начинала мне нравиться. После того как с грехом пополам сумел разместить свой незатейливый багаж, я решил посмотреть, какие обязанности как коменданту мне предстоит исполнять. Но тут поезд тронулся, и мои благие намерения так и не были реализованы. Пришлось остаться в купе, где в случае чего меня никто не смог бы найти.

Ночь тянулась нескончаемо долго, но о сне не стоило даже помышлять. Воздух в переполненном купе, несмотря на холод, был спертым. Солдаты прижимались друг к другу, располагаясь кто сидя на лавке, кто лежа на полу, а кто и стоя. Многие страдали от болезненных обморожений, другие получили огнестрельные или осколочные ранения. У меня сложилось впечатление, что в поезде находилось немало тяжелораненых — приглушенные разговоры солдат то и дело прерывались стонами. Уснуть я так и не смог.

«Может быть, сказывается напряжение последних дней, пережитое на фронте?» — подумал я тогда, так как отовсюду доносились обрывки фраз со словами: «атака», «окоп», «огонь артиллерии» и «холод».