Век хирургов - Юрген Торвальд Страница 26

Мортону представилась еще одна возможность подумать. Он все еще мог признать право Хораса Уэллса на изобретение наркоза и право Джексона на применение эфира. Этот поступок нисколько не повредил бы его славе первого успешного наркотизатора, напротив, он великаном смотрел бы с ее пьедестала.

Но Мортон даже и не помышляет о том, чтобы разделить славу с кем-либо. Он ввергается в борьбу, которую по праву можно назвать беспримерной. Последней каплей и сигналом к ее началу стали действия Чарльза Джексона.

Джексон слишком поздно осознал, какие пышные лавры в действительности достались Мортону. И он не смог обуздать своей до крайности эгоистичной натуры. Помимо невероятного груза научных знаний в его голове он обладал также необычайным умом и коварством. Все выверив и рассчитав, он пишет авторитетному французскому ученому, чью дружбу ему удалось завоевать еще много лет назад во время совместной работы во Франции. Имя это ученого – Эли де Бомон.

К своему письму Джексон присовокупляет длинное научное разъяснение и просит адресата предъявить этот документ Французской академии наук и Парижскому медицинскому обществу. Заводя речь о себе, он подбирает выражения особенно искусно, поэтому предстает как истинный изобретатель эфирного наркоза. Он – человек, который даже не помышлял об использовании эфира в качестве анестетика, – заявляет, что в феврале 1842 года уже открыл это его свойство в эксперименте, при котором отравляющее действие паров хлора пытался нейтрализовать вдыханием эфира. Он утверждает также, что по окончании эксперимента он направил Мортона в Общую бостонскую больницу в качестве своего поверенного.

К Джексону начинают приходить первые известия, из которых следует, что в авторитетных кругах Франции поверили в его роль первооткрывателя. По этой причине он решается пойти в наступление на Мортона. Перед Американской академией искусств и наук он выступает с докладом, по содержанию сходным с его письмом в Париж.

Узнав об этом, Мортон составляет новый доклад, в котором приводит ряд контраргументов. Однако он не может отрицать, что эфир ему порекомендовал именно Джексон. Поэтому со своей стороны он ищет способ доказать, что о наркотическом действии эфира ему было известно задолго до тридцатого сентября и что он провел бесчисленное множество экспериментов на кошках, собаках, птицах, рыбах и людях. Впоследствии адвокаты Джексона с легкостью доказали неправдоподобность всех этих историй. Мортона подвело неумение мыслить логически, и все его стратегические просчеты бросались в глаза.

С тех памфлетов и начинается исключительно нечистоплотная борьба между жаждущим славы Джексоном и жаждущим славы и денег Мортоном. Они боролись за регалии, и, что хуже всего, не за право называться изобретателем эфирного наркоза, а за право называться изобретателем наркоза в целом – за право, которое принадлежало другому человеку, Хорасу Уэллсу, о ком никто их них не упомянул. Оба сочли замалчивание лучшей тактикой. Но Уэллс был все еще жив. Вот только болен.

Чтобы дойти до сути происходящего, Уэллсу потребуется несколько недель. Только седьмого декабря 1846 года в «Хартфорд Курант» он опубликует запоздалую пояснительную статью, в которой заявит, что изобретатель наркоза – это он, Хорас Уэллс. А двенадцатого мая 1847 года, когда все еще полыхала парадоксальная открытая вражда Мортона и Джексона за пьедестал медицинской славы, Уэллс делает еще одну попытку быть услышанным. Его статья выходит в «Бостон Медикал энд Серджикал Джорнал» и завершается словами: «В заключение мне хотелось бы со всей искренностью заявить, что я не желаю признания большего, чем то, которое я заслужил себе этим изобретением».

Но это был прием слишком тонкий, чтобы нарушить тактику замалчивания Мортона и Джексона, и Уэллс больше не пытался им возражать. Чтобы поправить здоровье и уладить дела, он приезжает в Европу. После путешествия длиной в двадцать четыре дня он наконец оказывается в Париже. Там ему оказывают прием, который его полностью ошарашил. После доклада Джексона в научной столице Франции с особой охотой и возбуждением обсуждался вопрос, кто же в действительности является изобретателем наркоза, и потому парижские медики с особым тщанием подошли к изучению запоздалых разъяснений Уэллса в «Бостон Медикал энд Серджикал Джорнал», уделив ему больше времени, чем литературе о непосредственно самом изобретении. Известный в Париже американский стоматолог Брюстер сам нанимается в агенты Уэллса. Он вводит его в клубы и научные сообщества. Там он произносит несколько монологов и в своей робкой манере повествует об истории своего изобретения. Уэллса чествуют с французским изобилием. Уэллс готовится отбыть в Америку, но перед тем обещает представить детальный научный отчет о его роли в этом открытии и так скоро, как это возможно, отослать его в Париж по адресу Парижского медицинского общества.

И это обещание он сдержал. Заголовок его работы звучит так: «История открытия и применения веселящего газа, эфира и прочих газов при хирургических операциях». И в этом его докладе чувствуется сдержанность и скромность. Но факты говорят сами за себя, причем говорят в его пользу. Поэтому изложенные тезисы заслужили внимание не только в Париже, но и в заинтересованных кругах Соединенных Штатов.

Осознав зыбкость своих позиций в самом разгаре злобных перепалок, Мортон и Джексон решают объединить усилия для противостояния Уэллсу. С его претензиями решено покончить, навязав общественности тезис: веселящий газ не является болеутоляющим средством.

Бесстыдные попытки скомпрометировать «его» веселящий газ застают Уэллса на стадии саморазрушительных сравнительных экспериментов на себе с веселящим газом, эфиром и хлороформом, которые и определят впоследствии его судьбу. Все эти события и приводят его в Нью-Йорк. По их же вине двадцать первого января 1848 года этот несчастный оказывается в камере нью-йоркской тюрьмы, где уже описанным причудливым способом сводит счеты с жизнью.

Через несколько дней после его смерти в Нью-Йорк приходит письмо из Парижа. Автор письма – профессор Брюстер. Оно начинается следующими словами: «Мой дорогой Уэллс! Я только что вернулся с заседания Парижского медицинского общества, которое постановило, что Хорас Уэллс из Хартфорда, Коннектикут, США, есть единственный обладатель титула изобретателя газового наркоза для безболезненных операций, а также тот, кто впервые успешно применил его…»

Но это письмо пришло слишком поздно.

После смерти Уэллса Мортон и Джексон схлестнулись в еще более ожесточенной борьбе друг против друга.

Джексон привлекает на свою сторону новых и новых адвокатов, писателей, журналистов и политиков. Он всеми способами добивается славы единственного изобретателя наркоза.

Мортон преследует ту же цель, выбрасывая на адвокатов, проплаченные статьи и речи политиков еще большие суммы, которые он надеется в результате многократно приумножить. Продажа лицензий временно приостановлена, хотя Мортон и его представители не перестают угрожать добытым патентом тем врачам, которые используют в своей практике наркоз, не обзаведясь лицензией. Однако, несмотря на наличие патента, Мортон терпит в суде поражение, когда, подав иск против Нью-йоркской Офтальмологической больницы, пытается отстоять там свое исключительное право на применение наркоза.