Непридуманная история Комсомольской правды - Александр Мешков Страница 26

Когда идешь по коридору «Комсомолки», скажем, в отдел иллюстраций, навстречу тебе идут прекрасные девчата и улыбаются тебе в лицо. Трудно сказать, что скрывается в этих улыбках: желание познакомиться ближе, древняя традиция коридора «Комсомольской правды», или у тебя просто ширинка расстегнута после спешного, творческого и некропотливого похода в туалет. Иногда судьба неожиданно преподносит тебе подарок. Любовь юной, прекрасной девы — это всегда подарок. А может быть, это премия за самоотверженную работу? Я всегда знал, что Подарки Судьбы надо заслужить! Трудом, покаянием, трезвым образом жизни, молитвами, добрыми поступками, прощением. Проблемы у меня возникали лишь с трезвым образом жизни. С покаянием у меня было все в порядке.

Идет по коридору, сияя в лучах ламп дневного света, прекрасная пухленькая незнакомка лет двадцати, широко улыбается, словно Джоконда на съемках Камеди Клаб, чуть ли не смеется в лицо прогрессивному журналисту. Останавливаю ее легким, ласковым движением руки, широко улыбаюсь в ответ, словно японец-дипломат, говорю в волнении (хотя, вроде бы, что волноваться? Только что накатил беспричинно с друзьями-коллегами в одном из «кабачков» редакции).

— А давай поужинаем вместе в сумерках?

— С удовольствием, — отвечает юное, безрассудное существо, не подозревая о моих порочных намерениях. Я вообще ее и вовсе не ужинать зову. Изысканная гастрономия меня, возросшего на перловой, казенной каше, волновала мало. Да и карта вин мне, воспитанному на Портвейне 777, была не интересна. Карта водок мне была ближе и понятнее.

— Тогда давай свой номер телефона, — говорю я бархатным баритоном, срывающимся на тенор. — Я тебе позвоню в пять.

— О! Я только в шесть освобожусь.

Я записываю ее телефон, мельком отмечая в своем помутненном сознании: «О! Мой любимый третий размер!»

— Рита, — подсказывает она, увидев, что я задумался над тем, каким именем ее обозначить в телефонной книге. — Я стажерка. Напишите «стажерка!». (Имя я изменил до неузнаваемости, чтобы, кроме нее, никто не понял, о ком идет речь! Вот такой я конспиратор.)

— А меня — Санчес…

— Да я знаю…

И вот мы уже мчимся на голубоглазом такси, на заднем сиденье, ко мне, в мой жалкий, съемный, однокомнатный сераль, в Домодедово. Она сидит молча. Ее горячая ладошка в моей руке. Ее ладошка говорит моей натруженной мозолистой ладони: «Да! Да! Конечно — Да! Твоя! Твоя! Навеки!» — «Зачем — навеки?» — спрашивает моя, лишенная романтики, прагматичная ручища.

Поспешно убрав бутылки со стола, бычки из пепельницы, трусы с батареи, задвинув ногой под диван ночную вазу, накрываю на стол: бутылка французского вина, нарезка колбасы, хлебушко. Что еще надо для романтического ужина?

— Может быть, не надо? — спрашивает она, когда после двух витиеватых, исполненных нежности и любви тостов, я беру ее за руку, чтобы проводить на одр. «Зачем она это спрашивает?» — думаю рассеянно я. Но при этом отчаянная журналистка, пока еще студентка-отличница, покорно идет за мной в спальню, кабинет и залу одновременно, сбрасывая по ходу немногочисленные одежды свои прямо на пол. После соития мы уже спокойно перешли на «ты» и болтаем о работе и жизни, как старые закадычные друзья.

В 11 часов она начинает собираться.

— Куда ты? Оставайся! — умоляю я нежным голосом, исполненным любви и надежды, втайне надеясь, что она уедет. Я, признаться, люблю спать один, похрапывая, попердывая, не таясь, разбросав усталые члены свои по всем просторам моего одра, чтобы никто не положил на меня свою ногу, не рыгнул спросонья в лицо.

— Ты ничего не понял, — вздыхает печально она.

— Да что такое? Что за тайны? — недоумеваю я.

Рита протягивает мне свою руку. Я галантно целую ее в пальчики. А! Вон оно что! На безымянном пальчике сверкает золотом обручальное колечко, не простое украшение, двух сердец одно решение, обручальное кольцо. Я вздыхаю, мысленно прошу прощения у «того парня» и еще раз горячо благодарю Создателя за то, что я снова не женат, и провожаю ее на такси.

На следующий день, изрядно охмелившись, я, встретив ее в коридоре, завлекаю ее на седьмой этаж, как бы покурить (там у нас тупик, двери заколочены), и брутально, варварски, язычески овладеваю ею, развернув к перилам лицом. Я слышу, как внизу, под нами, всего в двух лестничных пролетах от нас, в курилке громко смеются и что-то горячо обсуждают мои коллеги. Но! Похоже, мою юную возлюбленную, как и меня, увлекает такая маргинальная форма гендерных отношений. Семя мое драгоценное падает тягучим, липким, невзрачным дождем на кафельный пол.