Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина 1914-1919 - Николай Реден Страница 26

Однако до тех пор, пока большевики не почувствовали прочность своего положения достаточно, они не прибегали к принуждению. Каждый был волен делать все, что пожелает, господствовало беззаконие, Петроград быстро скатывался к состоянию полной анархии.

Молодые русские патриоты с унынием наблюдали, как страна погружается в хаос. Колеблясь между надеждой и отчаянием, они перебивались кое-как в атмосфере всеобщего упадка и старались не поддаваться общему смятению. Но ни участие в танцевальных вечерах, ни посещение театра не давали возможности уйти от реальности. Отчетливые следы разрушения были ощутимы на каждом шагу.

Впервые за несколько месяцев я посетил самостоятельно Народное собрание, чтобы послушать оперу «Вертер». Ежедневно сталкиваясь с реалиями жизни, было трудно проникнуться сочувствием к внутренним переживаниям молодого человека, мучившегося неспособностью преодолеть страсть к супруге своего лучшего друга. Сценарий, музыка и костюмы казались фантастическими, но более всего поражала аудитория.

Театр был полон каких-то неопрятных субъектов. Нечасто попадались люди, которых встречаешь в опере. Было много уставших и разочарованных лиц, более половины мест занимали солдаты и матросы с револьверами у пояса, с ружьями на коленях.

На протяжении первого отделения в театре было шумно, но потом установилась гнетущая тишина. Зрители, проникнутые революционным настроением, не могли скрыть своего презрения к романтическому сюжету, музыка отнюдь не звучала как военный марш и не взбадривала. Когда разыгрывалась сцена самоубийства героя, большинство зрителей спали, храп заглушал музыку оркестра.

Идиллическое спокойствие нарушил выстрел Вертера на сцене. Галерка тотчас ответила четырьмя выстрелами: это несколько солдат, разбуженных сценическим действием, инстинктивно выстрелили из своих ружей. Они не собирались причинить кому-то вред — просто сработал рефлекс. На несколько секунд аудитория замерла, напряженно всматриваясь вверх, но вскоре снова расслабилась. Никто не пострадал, оснований для волнений или негодования не было.

Способ возвращения из театра был даже более пугающим, чем стрельба во время спектакля. После семи вечера трамваи не ходили, и театралы были вынуждены идти домой пешком независимо от того, как далеко они жили. Когда занавес опускался в последний раз, публика уже собиралась на площади перед театром. Толпа делилась на небольшие группы, и они направлялись домой в разные районы города.

Мужчины и женщины — совершенно незнакомые друг другу — шли посередине улицы бок о бок, обмениваясь шутками, посмеиваясь над положением, в котором оказались. По мере того как они удалялись все дальше и дальше, толпа постепенно таяла. Когда кто-либо из группы подходил к дому, все остальные останавливались и следили за ним, пока попутчик благополучно не скрывался за дверью. Затем шли дальше.

Банальное выражение «один в поле не воин» утратило свое ироничное значение, и осторожность диктовалась суровой необходимостью. Человека, шедшего ночью в одиночку по улицам Петрограда, подстерегала опасность. Очень часто его останавливали бандиты, грабили, раздевали и разували, что было страшнее лишения обесцененных денег. Ночью нередко можно было видеть людей, бегущих в одном нижнем белье по морозу, осторожно касаясь льда босыми ногами, — это были жертвы ограбления. Правили бал преступники.

В марте, когда неистовствовали уличные толпы, их нападению подверглись все тюрьмы, ворота которых широко открылись. Целью провозглашалось освобождение политических заключенных, однако не упускали случая воспользоваться ситуацией и уголовные преступники. К политическим ссыльным, возвращавшимся из Сибири, примыкали убийцы и грабители. Комиссии по опеке всех принимали как пострадавших за дело свободы. Перед профессиональными мошенниками, приезжавшими в Петроград, открывались неограниченные возможности. Не осталось ни одного из прежних средств сдерживания: полиция исчезла, ушла в прошлое паспортная система, уничтожили полицейские досье.

Поздней осенью 1917 года «дно» общества процветало. Ряды рецидивистов постоянно пополнялись новичками, которых соблазняла безнаказанность. Трамваи, политические митинги и публичные места кишели ворами-карманниками, частные дома и квартиры подвергались грабежам в дневное время, по вечерам на главных проспектах останавливали и раздевали прохожих. Не существовало правоохранительных учреждений, куда могли обратиться за защитой мирные граждане.

Наконец в порядке самообороны люди стали брать исполнение законов в свои руки, самосуд стал нормой. Карманник, схваченный в переполненном вагоне трамвая, не знал пощады. Разъяренные блюстители справедливости вытаскивали визжащую жертву наружу и учиняли скорый суд, в то время как вагоновожатый ждал, пока дело будет закончено.

Нередко я видел трясущуюся фигуру какого-нибудь воришки, с бледным лицом, в разорванной в клочья одежде, с кровью на разбитом лице, а вокруг — люди, со звериной злобой стремящиеся нанести еще удар. Пять, десять минут толпа неистовствует и топчется на месте. Затем, тяжело дыша и не глядя друг на друга, люди возвращаются на свои места, и трамвай, позванивая, продолжает свой путь. Если кто-нибудь решался оглянуться, то видел посреди улицы кровавую массу, которая уже ничем не напоминала человеческое существо.

Когда грабителя или налетчика заставали на месте преступления, немедленно начиналась охота за ним. Каждый день на улицах Петрограда происходили десятки таких инцидентов. Они начинались с пронзительных криков:

— Вор! Держи вора! Убей его!

В одно мгновение эти крики подхватывали сотни глоток. Все бросали свои дела и принимали участие в погоне. Поскольку преследователи прибывали из боковых переулков, из соседних домов, у жертвы уйти от погони никаких шансов не оставалось. Рано или поздно преступника загоняли в какой-нибудь подъезд или погреб. Если он был вооружен, следовала осада, продолжавшаяся до тех пор, пока у него не заканчивались боеприпасы. Обычно преступник знал о своей участи и приберегал последнюю пулю для себя.

Беззаконие, подстерегающие вокруг опасности и частые сцены кровопролития держали человеческую психику в постоянном напряжении. Люди передвигались в городе подобно диким зверям в джунглях — в постоянном ожидании внезапного нападения, всегда готовые бежать или наброситься на врага. Из-за этого люди попадали в крайне нелепые положения.

Идя домой в 2 часа ночи, один из моих приятелей услышал за собой шаги. Тревожное ощущение преследования заставило его идти быстрее. Незнакомец тоже ускорил шаг. Приятель замедлил движение, как и тот, что шел позади него. Вокруг никого не было, улица буквально вымерла. Чтобы не оказаться застигнутым врасплох нападением, мой приятель решил прибегнуть к хитрости: он выбрал подъезд и остановился, прислонившись там спиной к запертой двери. Чужак, отстававший на полквартала, сделал то же самое. В течение двух часов они стояли на жестоком морозе, следя друг за другом. Наконец, когда приятель выкурил последнюю сигарету, он решил нарушить молчание и крикнул:

— Чего вы ждете, черт побери?

— Я жду, когда вы пойдете дальше!