На тайной службе у Москвы. Как я переиграл ЦРУ - Хайнц Фельфе Страница 26

Верный этому принципу, СССР хотел создания единого, миролюбивого, демократического немецкого государства. Таким образом, это была не преходящая, временная тактическая линия, а стратегия Советского Союза, которой он следовал с самого начала. В соответствии с этим принципом он и вел навязанную ему войну. Эта война не преследовала цель отплатить немцам той же монетой. Поэтому предложения нашим войскам о капитуляции были не признаком слабости, как это постоянно пытались внушить немецкому народу, а выражением силы и морального превосходства Советского Союза над фашистской Германией.

Так выглядел концентрат моих размышлений, ход которым дали события 20 июля 1944 года. Эти размышления, однако, тогда не привели меня к каким-либо практическим действиям, кроме принятого решения добиваться перевода на другую работу. Необходимо некоторое мужество, чтобы спрыгнуть на ходу поезда, если даже ты этого и хочешь. Я не смог этого сделать. Но я приобрел совершенно новую точку опоры в моих взглядах, с высоты которой я мог теперь расценивать события.

Оглядываясь на те бурные и наполненные конфликтами дни после высадки союзников в Нормандии и покушения на Гитлера, я должен сказать, что тогда в моих мыслях впервые возник Советский Союз в качестве выхода, в качестве реальной альтернативы.

Однако вернемся во вторую половину 1944 года. Должен признаться, что, несмотря на мое хорошее знание внешнеполитического положения, я в политическом плане мыслил весьма наивно и во многом руководствовался моими собственными ощущениями. Относительная самостоятельность в моей работе содействовала последнему.

В 1943 году мой отец рассказал мне, что, как он слышал в церковных кругах, в Германии неизлечимых душевнобольных не только стерилизовали, но и убивали. Тогда я над ним посмеялся, будучи убежденным, что все это дело рук вражеской пропаганды. То же самое я подумал, когда до меня дошли слухи об уничтожении евреев. Мне казалось, что это не может быть правдой хотя бы потому, что в Германии существовала очень большая потребность в рабочей силе. Зачем нужно было убивать работоспособных людей? Но когда я стал получать подтверждения этим слухам из самых разных источников, причем достаточно достоверных, я уже не открещивался от них, я пришел в ужас. Я не имел представления о действительных размерах тех гнусных преступлений, которые были полностью раскрыты только после войны. Если иногда и возникали слухи об ужасающих жестокостях, то во мне все противилось тому, чтобы верить им. Это просто не увязывалось с нашими высокими целями. Как и многие другие, я отмахивался от таких слухов и внушал себе, что все это не иначе как вражеская пропаганда. Если же распространявшиеся только в самом узком кругу близких коллег сведения казались правдоподобными, то я прибегал к успокаивающей мысли, что уж я-то с этим ничего общего не имею. Однако первоначальное восторженное впечатление от разведывательной работы, от добытой информации и ее использования постепенно уступало место осознанию того, что счет за все это будет предъявлен всему немецкому народу, и особенно людям, носившим такую же форменную одежду, как и активно действовавшие преступники.

Когда в послевоенное время, изучая протокол Нюрнбергского процесса над военными преступниками, я попытался представить себе чудовищные масштабы преступлений фашистов, вывод мог быть только один: это никогда, ни при каких обстоятельствах не должно повториться! Я хотел, я чувствовал себя обязанным активно содействовать этому. Но каким образом?

После того как мне стало ясно, что Гитлер и его клика ведут германский рейх и немецкий народ к гибели, надо было что-то сделать, чтобы не участвовать в дальнейшем уничтожении Германии. По моей собственной и добросовестной оценке, большими возможностями для этого я не располагал. Самым лучшим я счел сначала уйти из Главного управления имперской безопасности, добиться моего перевода, а там видно будет. Мне просто не хотелось продолжать сидеть в центральном аппарате, в то время как повозка катилась к пропасти и с каждым днем все быстрее. Внешним поводом могло послужить то, что ожидалось слияние управления «Миль» (управление заграничной контрразведки вермахта) под началом полковника Ханзена и VI управления, в результате чего предполагалось и объединение обоих рефератов по Швейцарии. Как уже говорилось, управление «Миль», несмотря на слово «контрразведка» в его незашифрованном названии, занималось военным шпионажем.

Начальники групп VI управления один за другим становились одновременно начальниками соответствующих отделов управления «Миль». Моим напарником там являлся обер-лейтенант Хоман, по гражданской профессии — помощник адвоката. Как я полагал, было бы нетрудно в связи с предстоящим слиянием двух параллельных управлений объединить оба реферата под началом Хомана. Но прежде чем пойти к моему начальнику группы с этим предложением, мне следовало подыскать себе подходящее место.

Здесь опять-таки пришел на помощь случай. Однажды осенью 1944 года я поехал, как это часто бывало, на выходные дни из Берлина в Дрезден воинским поездом. Моими попутчиками в купе оказались капитан медицинской службы и полковник, с которым я вскоре разговорился, поскольку он тоже ехал в Дрезден. Как выяснилось, он являлся начальником тайной полиции вермахта и фамилия его — Крихбаум. Одновременно он имел звания полковника полиции и оберфюрера СС, а до войны был инспектором пограничной полиции в Дрездене. У нас оказались общие знакомые, и между нами завязалась оживленная беседа, в ходе которой я старался выяснить, что такое тайная военная полиция, каковы ее задачи, в чем выражается ее сотрудничество с другими полицейскими органами. Крихбаума также интересовал мой жизненный путь. Скоро он понял, что меня волновало, то есть что я ищу новое место работы. Он предложил мне перейти в тайную военную полицию, поскольку там не хватало молодых кадров со специальной подготовкой. Конечно, он не мог мне помочь уйти с моей нынешней должности, но, как только мне это удастся, мог бы в любое время взять меня к себе. Это предложение мне подходило. Мы договорились о связи в дальнейшем в надежде, что скоро установим тесный служебный контакт. О том, что это произойдет только пять лет спустя после войны, мы, конечно, не могли знать.

После возвращения из Дрездена я доложил начальнику группы о моем разговоре с полковником Крихбаумом и предложил объединить оба швейцарских реферата под руководством обер-лейтенанта Хомана, чтобы содействовать на уровне рефератов слиянию двух управлений. Тогда он получил бы возможность освободить меня для службы в вермахте. Начальник группы не мог не согласиться с моими аргументами и тем доводом, что масштабы разведывательной работы в Швейцарии становились все более ограниченными и поэтому не требовалось большого руководящего аппарата. Но он не проявил готовности полностью вывести меня из сферы деятельности внешней политической разведки и даже своей группы. Окончательное решение этого вопроса он отложил на будущее. Не желая терять время, а шансы на переход в вермахт казались мне небольшими, я восстановил связи с войсками СС, чтобы хоть таким путем попытаться уйти из РСХА. Конец войны приближался гигантскими шагами, так что наступало самое время покинуть мой старый письменный стол.

Я испытывал смятение, размышляя о политической ситуации и о будущем. Война проиграна. Надо на что-то решаться, принимать чью-то сторону, но чью? То, что такое решение требовалось от каждого в отдельности, было ясно. Но каким должно быть это решение?