Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945 - Райнхольд Браун Страница 26

Я тоже решил, насколько это было возможно, помочь этим добрым людям. Самое подходящее место было в хлеву. Вместе с тем парнем я принялся убирать и грузить в телегу теплый навоз. Во время этого непритязательного занятия со мной снова произошло нечто чудесное и необъяснимое.

Я стоял возле духовитой кучи навоза и, воткнув в нее вилы, оперся на них, решив немного передохнуть. Наступил полдень. Солнце ярко светило над лесом. Оно уже пригревало, ласкало и веселило. Как мне хотелось лечь и праздно вытянуть уставшие ноги. Из хлева доносилось блеяние овец. Глухо мычали быки, терпеливо переступая с ноги на ногу и позвякивая цепями. Потом я услышал, как меня окликнул чей-то звонкий серебристый голос. Я не пошевелился, мне показалось, что я просто ослышался, что теплое солнце сыграло со мной невинную шутку. Но голос прозвучал снова. Он звал какого-то Фрица. Фриц! Фриц! Я осторожно обернулся. Слушай, читатель, что я увидел: передо мной стоял ангел, спустившийся с горних высот, и, смеясь, протягивал мне кружку, полную темно-красного вина. Молодая, красивая женщина, если бы ты только знала, что для меня значил твой вид, то, что ты — стоя во плоти и крови под солнцем — протягивала мне вино! Я перелез через кучу навоза и, подойдя к тебе, взял из твоих рук кружку, но, прикоснувшись к ее краю губами, я продолжал пить глазами твой образ. Я до сих пор вижу перед глазами твои светлые волосы, твое юное лицо, твою улыбку. Какое пленительное мгновение! Какой был в нем глубокий смысл! Как могла ты протянуть мне кружку вина, мне, заросшему щетиной, грязному, почти потерявшему человеческий облик бродяге? Ты была такая чистая, такая свежая, такая светлая. Как осмелилась ты протянуть мне руку? Ты подняла кувшин и еще раз наполнила кружку. И я осушил кружку до дна. Потом ты, смеясь, пошла прочь. Я остался стоять на месте, оглушенный и онемевший. Меня охватило чувство неизъяснимого счастья, казалось бы давно мной позабытое.

Если предыдущий первый день побега запомнился тем, что меня разрывало между диким страхом и оглушительной радостью от обретенной свободы, то второй день прошел под знаком удивительного человеческого тепла, переполнившего меня покоем. Все страсти рассеялись, словно по мановению руки Божьей Матери. Добрые люди окружили меня заботой и любовью. Я был тронут до глубины души. Священник, проходя мимо, приветливо кивал мне, старая крестьянка, смеясь, вытащила застрявшую у меня в шапке соломинку. Всюду я ощущал льющееся на меня добро, чувствовал плечо, на которое мог опереться, чувствовал любовь, внимание и сострадание. Этот островок божественного блаженства, устоявший посреди взбесившегося горящего мира, возвратил меня к жизни, вернул меня к самому себе. Теперь я отчетливо, как никогда прежде, представлял себе свою цель, она стала понятной и определенной, я освободился от страха и подозрений — этот монастырь подготовил меня к любым грядущим испытаниям. Эта остановка в пути сыграла немалую роль в успехе моего предприятия; безумная спешка и суета первого дня уступили место трезвому расчету и спокойному осмыслению.

Вечером мы с настоятелем снова сели за стол. На этот раз мы обсуждали будущие детали моего дальнейшего бегства. У священника была карта, которую он расстелил на столе, и я, при мигающем свете керосиновой лампы, посвятил его в свои замыслы. Когда я пальцем прочертил предполагаемый маршрут, он покачал головой и сказал, что в этих местах полно русских и дорога будет сопряжена с большими опасностями. Священник был первым, кто раскрыл мне глаза, рассказав, какие именно области оккупированы врагом. Он хорошо ориентировался в обстановке и сказал — ни в коем случае не желая повлиять на мое решение, — что как раз в той долине, которую мне надо пересечь, преодолев сотни километров, чтобы добраться до Констанцы, наиболее велика концентрация русских войск. Он вполне разумно указал на то, что население в тех местах живет в страхе, и поэтому мне будет трудно рассчитывать на помощь. Говорил он и о возможном предательстве. Напротив, он считал, что путь через горы безопаснее и к тому же он короче. Мы говорили долго. Я скрупулезно взвешивал все за и против. Решение я должен был принять сам и нести за него ответственность, понимая, что только от меня зависит, каким будет окончательный исход. Я напряженно думал, а настоятель молчал, не желая мне мешать, и только ночной ветер без устали стучал в окна и двери. Этот ветер был вестником гор; он что-то хотел мне сказать. Потом я принял решение: я пойду на родину пешком, через горы. Услышав эти слова, священник облегченно вздохнул. Добрый друг, что подвигло тебя проявить такое участие к моей судьбе? Ты знаком со мной всего лишь один день, и тебе уже не безразлично, куда она меня занесет? Что это, почему ты проявляешь обо мне такую заботу? Это было мне абсолютно непонятно и сильно меня трогало.

Священник встал, открыл дверь и громко позвал кого-то по имени, которое я не смог разобрать. Голос священника отозвался в доме громким эхом. Я не сразу понял, что все это значило. Все происходившее казалось мне бессвязным и спонтанным. Что вдруг пришло ему в голову? Он посчитал дело исчерпанным, и сейчас мне придется отправляться в путь? Потом до моего слуха донеслись торопливые шаги, и в комнату неожиданно вошла молодая женщина. Во мне вспыхнули самые противоречивые чувства, но священник тут же все разъяснил. Оказывается, за моей спиной уже составили дружественный заговор. Мой друг был с самого начала уверен, что мне придется и дальше идти по густым лесам, и он уговорил эту уроженку гор сопровождать меня часть пути. Дом ее родителей находился в том же направлении, куда и я должен был направить свои стопы. Накануне эта женщина пришла в монастырь, чтобы вернуться домой с большим кувшином доброго монастырского вина, которое очень нравилось ее отцу. Видно, я родился под счастливой звездой, которая вела меня верной дорогой. В эту ночь я снова спал в одной келье с суровым худым стариком, и во сне у меня было видение: мне показалось, что я заблудился в густом дремучем лесу. Я плакал, в отчаянии воздевая руки к небу, и вдруг услышал ангельский голос. Ко мне легкой походкой приблизилась лесная фея. Своими длинными светлыми локонами она вытерла мои слезы и нежно прижала меня к себе. Потом она бережно взяла меня за руку и вывела из чащи на открытую дорогу. Я от всего сердца поблагодарил ее, и фея стремительно исчезла в лесу. Я заснул, а звезды, смотревшие в окно кельи, продолжали смеяться, глядя на старика и молодого человека, мирно спавших в теплой каморке.

— Уповай на Бога, Фриц! — сказал святой отец наутро, когда я собрался в путь. — Привет твоей родине! Старик, похожий на святого Петра, тихо бормотал молитву.

Доброго здоровья! Вскоре я — бок о бок со своей прекрасной провожатой — шагал по дороге в сияющие снегом горы. Какое-то время рядом с нами бежали, играя и кувыркаясь в снегу, собаки. Одну из них я даже отругал, схватив за лохматую холку. За два дня пес этот привык ко мне и стерпел мою грубость, признавая во мне друга. На опушке леса я остановился и обернулся, чтобы еще раз посмотреть на обитель, у ворот которой все еще стояли две фигуры. Я сложил ладони рупором и прокричал: «Доброго здоровья!» Я видел, что они помахали мне в ответ, но не услышал их голосов. В тот миг боль и радость были неразделимы в моей душе. Но времени на размышление мне не дали. Чья-то рука ухватила меня за рукав и потянула на лесную дорогу, уходившую в чащу затянутого туманом леса. Служка и священник исчезли из вида, и во всем мире остались только два человека — моя спутница и я.