Анжуйцы - Серж Арденн Страница 26

Де Сигиньяк и де Ро переглянулись.

– Луи, клянусь, он воистину неисправим! Откуда только взялись, эти чертовы…

Не договорив, друзья бросились на помощь претерпевающим затруднения дворянам. После непродолжительной схватки, не предвидя подобного развития событий, нападавшие дрогнули. Их воинственный пыл, вызванный винными парами, иссяк, натолкнувшись на серьёзное сопротивление. Оказавшись перед небогатым выбором умереть или спастись бегством, струсившие бульвардье, не сговариваясь, выбрали второе.

Насладившись отступлением противника, испанец обратился к анжуйцам, пришедшим ему на выручку.

– Сеньоры, разрешите представиться: кабальеро дон Фернандо Гильермо де Ла Вега, верный подданный Его Величества короля Испании. Вы сегодня, несомненно, спасли мне жизнь, а такое не забывается. И я, смею заверить, умею быть благодарным. Позвольте узнать имена тех, кому обязан жизнью?

Жиль, сняв перчатки, поклонился испанцу.

– Виконт де Сигиньяк, а это…

Он обернулся к товарищам, и, указывая на каждого из них, произнес:

– …господа де База и де Ро.

Все четверо раскланялись.

– Весьма польщен. Прошу меня простить, сеньоры, разрешите в знак признательности угостить вас ужином и лучшим вином, какое только имеется в этой харчевне.

1 трензель – часть упряжи.

ГЛАВА 14 «Два гасконца»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Уклад жизни жителей провинции, населяющих бесчисленные хутора, фермы, деревни и села, существенно отличается от жителей больших городов. В их отношении к праздникам, работе, соседям есть, что-то непостижимое и комичное для людей населяющих города. Более открытые, прямолинейные, добродушные и отзывчивые провинциалы частенько становятся посмешищем в глазах горожан. Хотя каждый, в глубине души, понимает, что перечисленные выше качества, являются скорее достоинствами, чем недостатками. Но грубый китч, приспособленческие навыки, изысканная ложь, целая наука о лести, искусство обольщения, дают горожанам, весьма сомнительное, на наш взгляд, право, свысока взирать на провинциальных недотёп с их архаичными устоями. Именно этими, на первый взгляд, пустяковыми причинами обуславливаются непростые отношения тех и других.

Одной из неприемлемых причуд жителей деревни, заслуживающее порицания горожан, считается раннее пробуждение. Не являлся исключением из правил и шевалье д’Артаньян, воспитанный в семье дворянина из провинции, а значит унаследовавший всю тяжесть деревенского невежества. «А подъем спозаранку так в первую очередь», как утверждал развращенный столичной жизнью, в прошлом крестьянин, Планше, ворчавший каждое утро:

– Я сударь, воля ваша, не соглашался изображать из себя галльского петуха, встречающего рассвет, что бы разбудить всю деревню! Что вам не спится, что не живется?! Отчего вы сами не отдыхаете и людям не даете?

– Ах, Планше, Планше, заскорузлый ты человек, мне ведь сегодня идти на аудиенцию к господину де Тревилю. К де Тревилю! Понимаешь, дурья твоя башка!

– Да хоть бы к самому Луи Бурбону.

Пробурчал слуга, переворачиваясь с бока на бок, и сладко потирая щеку о соломенный тюфяк, разложенный под окном, в углу комнаты. Гасконец, вынырнув на время из своих грёз, оторвался от окна и возмущенно поглядел на бессовестного пикардийца. В ответ послышался мерный храп. Д’Артаньян не вынеся такой наглости пнул Планше ногой.

– Вставай негодяй, не то тебе достанется шпагой!

Слуга вскочил и заметался по комнате.

– Что вы ей Богу, ваша милость?! Неужто я слов не понимаю?! Так бы и сказали, а то сразу шпагой!»

– Моё платье готово?

– А то, как же, готово конечно. Галунами обшил, дыры заштопал, новый ворот приторочил. Теперь не хуже чем у герцога Орлеанского. Шпагу надраил, берет ваш, почистил, а вы браниться. Негоже на слугу браниться. Слуга он как дитя.

– Ладно, хватит! Собирай завтрак. Пора!

Лувр, напротив, через реку, Нельская башня.

Пробираясь сквозь утреннюю, уличную толчею, вертя головой, натыкаясь на мулов, запряженных в небольшие двуколки; ослов с поклажей и без неё; суетливо спешащих и лениво разгуливающих прохожих; расспрашивая всех, кто был в состоянии понять ломанный французский молодого гасконца, д’Артаньян добрался до улицы Старой голубятни, а затем и до особняка капитана королевских мушкетеров. Гасконец был искренне удивлен тем, что особняк самого де Тревиля, располагается в Сен-Жермен, в непосредственной близости от его скромного жилища, он искренне полагал, что такой знатный вельможа должен жить в непосредственной близости от Лувра, если не в самом королевском дворце. Преодолев сумрачную арку, он оказался во дворе кишащим мушкетерами, что привело шевалье в блаженное оцепенение. Столько раз он представлял себе, как окажется в великолепном Париже, увидит королевский дворец и прочее, прочее, «прочее» о котором он всё больше исправно забывал, чем хорошо помнил. Да и на кой черт нужно это «прочее», если для него Франция это король, королева, господин де Тревиль и рота мушкетеров Его Величества. И если никого из королевских особ он ещё не имел счастья лицезреть, то мушкетеры вот они. Он остановился, подталкиваемый со всех сторон целеустремленными просителями и гостями, с вожделением взирая на голубые плащи, расшитые золотом, на пышные, пестрые плюмажи, на роскошные ботфорты, со сверкающими на солнце шпорами, дорогое оружие. Сердце юноши заклокотало в груди, как вдруг он услышал окрик, распознав родной беарнский акцент.

– Эй, деревенщина, проходи! Чего стал? Не мешай! Или одурел от счастья?!

С десяток мушкетеров разразились хохотом, глядя на молодого гасконца, нелепо торчащего посреди дороги. Д’Артаньян, даже не сразу понял к кому столь неуважительно обращается мушкетер, и пока он соображал, людской поток принес его к широкой лестнице, что вела в просторную приемную. От обиды у юноши пересохло в горле. Он всю дорогу из родной Гаскони до самого Парижа, страстно желал поединка. Выискивал даже малейший повод, завидев человека со шпагой, всё тщетно, за исключением случая в Сен-Дие, о котором он предпочитал не вспоминать. И вот первый кто нанес оскорбление, которое могло бы повлечь за собой дуэль, оказался мушкетер. «Ладно, его счастье, что я спешу. А ещё он мушкетер короля, а мушкетеры Его Величества, это единственные на всей земле люди которым я на первый раз готов простить невежество. Но в дальнейшем, никогда!» Успокоив себя, гасконец ринулся к огромной двухстворчатой двери. Ему преградил путь лысый человек в шитой золотом лакейской ливрее.

– Сударь, вы куда? Вы, что не видите, что вы здесь не один? Потрудитесь проявить терпение.

– Но у меня рекомендательное письмо к господину де Тревилю!

– Вот и хорошо, как ваше имя?

Сухо спросил лакей. Юноша приосанился, приняв гордую позу, и с пафосом произнес: