Кронштадт - Евгений Войскунский Страница 26

За оврагом плотной зеленой стеной стоял Летний сад. Склоны оврага тоже были зеленые, деревья тут лишь недавно выгнали листья и казались окруженными нежным салатным дымом. По дну оврага бесшумно тек тонкий ручей. Слева виднелся голубой прямоугольник бассейна. Этот уголок Кронштадта очень смягчал его суровый облик.

Медленно шли они вдоль оврага. Виктор искоса поглядывал, как переступают белые босоножки, одна — другая, одна — другая, до чего занятно!

— Этот овраг, я слышал, для того прорыли, чтоб вода из дока выливалась самотеком в тот бассейн, — сказал Виктор. — Да?

— Кажется, — рассеянно ответила Надя.

— А из бассейна ее в залив, что ли, откачивают?

— Не знаю.

— Эх ты, кронштадтка! Свой город не знаешь.

— А что я должна знать? Я Кронштадт не люблю и уеду скоро отсюда.

— Куда уедешь?

— В Ленинград. Буду в мединститут поступать.

— Ах ну да, ты же говорила! Правильно, Надюш! Перебирайся в Питер, а я отслужу на флотах — тоже вернусь в любимый город. Будем вместе гулять. Я тебя поведу в «Пятилетку», это наш Дом культуры. Там каждую субботу танцы. Потанцуем с тобой, а?

Надя не ответила. Она была задумчивая сегодня. Сорвала былинку, покусывала нежный стебелек. А уж Непряхин Виктор старался!

— У нас во дворе жил настоящий бандит, он из нагана отстреливался, когда за ним пришли, и одна пуля попала в окно первого этажа, а там паралитик сидел в своей коляске, трубку курил, так поверишь, пуля прямо в трубку угодила, выбила ее из зубов. Паралитик до того испугался, что вскочил и побежал прятаться в чулан. А ведь он десять лет сидел с неподвижными ногами…

Надя слабо улыбалась, слушая.

— Ты почему такая грустная? — вдруг спросил он.

Она не ответила. Как раз они дошли до бассейна, остановились на краю оврага. Было очень тихо, безветренно. Вечер наливался жемчужным светом, предвещая таинственные изменения белой ночи, когда улицы становятся незнакомыми, а дома — легкими и как бы ненастоящими. Вдруг Виктор заметил, что Надя дрожит.

— Тебе холодно? — сказал он. — Эх, я по форме три!

Форма номер три означала фланелевую рубаху, надетую поверх белой форменки, и черные брюки. Бушлат, который Виктор мог бы накинуть на Надю, в эту форму не входил. Отважился Виктор, обнял Надю за плечи.

— С ума сошел? — Надя уклонилась гибким движением и быстро пошла обратно.

Ну, детский сад!

Когда проходили мимо Морского собора, Виктор прочел на афише:

— «Музыкальная история»! Это надо посмотреть, Надюш. Мировая комедия, я слышал.

И уже без всякой надежды спросил, когда дошли они до пропахшего кошками подъезда Надиной подруги:

— Так как, сходим в субботу в «Максимку»?

«Максимкой» в Кронштадте называли кинотеатр имени Максима Горького, помещавшийся в Морском соборе.

Надя вскинула на него глаза — большие, недоверчивые и словно бы ищущие защиты.

— Зачем ты пришел? — спросила. — Что тебе надо?

Не сразу ответил Непряхин:

— Нравишься ты мне, потому и пришел. Если неприятно, ты прямо скажи, и я не приду больше.

— Неприятно, — кивнула она, и опять показалось Виктору, что ее трясет мелкой дрожью. — Не хочу тайком… стыдно это…

— Ничего тут стыдного нет…

— Стыдно! — повторила она. И, помолчав немного, переступив ножками, сказала тихо: — В субботу перед кино зайди ко мне домой.

— Зайду… — Виктор помигал ошарашенно. — Непременно зайду! — крикнул он, а Надя между тем вбежала в подъезд. — Постой! Номер квартиры какой?

— Четыре! — донеслось из подъезда.

В субботу в начале восьмого Виктор, непривычно робея, постучал в обшарпанную дверь квартиры номер четыре. Услышал быстрый стук каблучков. Надя открыла, чинно поздоровалась, провела его по коридору мимо кухни, из которой доносилось постукивание молотка. В большой комнате, куда Надя ввела Виктора, один угол был отгорожен беленой стенкой.

— Это Виктор Непряхин, — сказала Надя напряженным голосом. — Он служит на линкоре «Марат», над которым шефствует наша школа. Вот.

Из-за швейной машины «Зингер» на Виктора уставилась бледная женщина в темном платье. У нее были темно-русые, с сединой, волосы, гладко стянутые в узел на затылке, и упрямый выпуклый лоб. Смотрела она настороженно — точь-в-точь как ее дочка.

— Здравствуйте, — негромко сказала женщина. — Садитесь. Сейчас чаю попьем.

— Здравствуйте, — сказал Виктор, сняв фуражку. — Вы не беспокойтесь, я пил…

Но Александра Ивановна, плавно поднявшись, вышла из комнаты — чайник на примус поставить. В кухне оборвался стук молотка.

— Не надо чая, — быстро сказал Виктор Наде. — Через сорок пять минут в «Максимке» начало сеанса.

Тут вошел в комнату широкоплечий мужчина в серых фланелевых штанах и белой майке, поверх которых был повязан фартук неопределенного цвета. Такого же — тускло-железного цвета — были у него волосы, зачесанные на боковой пробор. Был папа Чернышев ростом не высок, не пузат, но плотен, с сильными хваткими руками, с крепким раздвоенным подбородком. Вошел, улыбаясь, возгласил:

— А ну, ну, кто тут с «Марата»? Ага! — Прищурясь, оглядел Виктора, руку протянул: — Ну, будем знакомы.

— Папа, — сказала Надя, — мы с Виктором хотим в кино пойти.

— Да, там начало скоро, — развел руками Виктор с широкой извиняющейся улыбкой.

— Эх! — покачал головой Чернышев. — Вот какой «Марат»: кино ему давай. А ведь я на нем служил кочегаром, когда он еще «Петропавловском» прозывался. Ну что ж, раз так, приходи в другой раз, старшой.

В кино поспели под третий звонок. Журнал был скучный. Но началась «Музыкальная история» — ах! Понесли их певучие скрипки Чайковского в царство звуков. Виктор косился на притихшую Надю и видел ее широко раскрытый глаз, блестевший чистым блеском восторга. Лапушка милая (подумал он растроганно), хорошо, что я тебя нашел… Он представил, как придет с Надей в «Пятилетку», как они вступят в танцевальный круг… Душа у него пела в унисон с Лемешевым, сладко певшим с экрана…

Они вышли из кино в светлый вечер, плавно перетекающий в белую ночь. В ушах еще звучали долгие томительные созвучия. Виктор рассказал, что «Цирк» смотрел восемнадцать раз, а «Большой вальс» — всего семь, больше не успел, лучше этих картин никогда не было и не будет, а в «Пятилетке» у них, между прочим, и Любочка и Клавочка пели. Любочка замечательно поет, а уж какая красавица! Гораздо красивее Милицы Корьюс!

— Да ты в нее влюблен, — смеялась Надя. — В Любовь Орлову влюбился, надо же!

— В тебя я влюбился! — выпалил Виктор.

Надя вдруг пустилась бежать. Он догнал, встревоженно заглянул ей в лицо, кляня себя за несдержанность языка, ожидая выговора… Надя, тихо смеясь, взглянула на него быстро и — как показалось ему — лукаво.