Выжить любой ценой. Немецкий пехотинец на Восточном фронте. 1941-1945 - Оскар Скейя Страница 26

Я страдал от неописуемого голода и невыносимого холода. Прежде мне довелось испытать на войне много лишений, но все они не идут ни в какое сравнение с теми несчастьями, что свалились на меня здесь. С каждым днем я чувствовал себя все более слабым и все более одиноким. Я был уверен, что моя семья, друзья, товарищи по батальону уже давно решили, что я мертв. Наверное, так и должно было произойти.

Я продержался 14 дней, по истечении которых решил, что больше так не могу. Я дошел до крайней степени отчаяния. Я чувствовал, что мне оставили только лишь один выбор, как распорядиться моей жизнью.

Одно лишь это решение дало мне то чувство душевного комфорта, которого я давно уже не испытывал. По крайней мере, у меня появилась хоть какая-то задача, цель для достижения, вместо того чтобы просто проживать очередной жалкий день. Я стал готовиться к выполнению этой задачи. Я нашел в нашем помещении место, откуда можно будет наблюдать за казармой охраны. Я дождался, пока вся охрана покинет помещения и никто из них не сможет увидеть меня. Потом я быстро вошел на территорию их казармы и забрал оставленное у раковины бритвенное лезвие. Я воспользуюсь им, чтобы разрезать себе вены. Я спрятал лезвие в рукаве шубы и спокойно пошел назад. Затем вернулся в свой угол с драгоценной добычей и сел на пол. Я медленно вынул лезвие из кармана, стараясь, чтобы никто не увидел, что я делаю, и принялся долго разглядывать его.

Несколько раз я вертел лезвие в руках. Я чувствовал все большее возбуждение от того, что мои страдания скоро должны прекратиться. Я старался обратить свои мысли к тем, кого люблю, тем, кого оставил в прошлом, к своей семье и друзьям, но вместо этого никак не мог перестать думать о тех русских, с которыми познакомился в тюремной камере НКВД на призывном пункте. Они встречали все невзгоды с таким достоинством. Я восхищался ими за это и чувствовал стыд, что не могу вести себя так же. Что это за слабость существует во мне, которая не поселилась в их телах? Вместо радостного возбуждения я стал испытывать стыд. Ведь я позволил себе сдаться. Вдруг мысленно я снова стал вгрызаться в твердую, как скала, землю под Харьковом, готовя окопы перед тем, как мы взяли этот город. «Любое сопротивление можно преодолеть». Этому нас научили долгие тренировки. Разве я не трудился изо всех сил, чтобы преодолеть это сопротивление? Или все произошло наоборот, и русские сумели преодолеть это в себе? Всего секунды назад в моей голове все было ясно, и я принял решение покончить со своей жизнью. Теперь я пребывал в растерянности, так как потерял эту уверенность. Я продолжал вертеть в руках лезвие, будто изучая его. Я думал, что оно должно помочь мне вернуть потерянный смысл.

Но буквально за одно мгновение все изменилось. Теперь, оглядываясь назад, я считаю, что это было настоящим чудом.

Я не знал, что один из заключенных наблюдал за мной. Он понял, что я собираюсь сделать. Он потихоньку вышел и позвал командира батальона. Я продолжал сидеть спиной к бараку и изучать лезвие, но через несколько минут почувствовал присутствие людей, стоявших очень близко ко мне. Я медленно повернулся и с ужасом обнаружил, что за мной внимательно наблюдают двое. По лицу скользнула слеза. Командир приказал мне встать. Я уронил лезвие обратно в рукав шубы и, выполняя команду, с трудом поднялся на ноги.

– Кто вы? Как ваше имя? – спросил командир. Его голос звучал вежливо, но твердо.

– Меня зовут Оскар Скейя. Я поляк. Я не знаю, почему я здесь. Я не должен здесь быть. – Мой голос дрогнул. Я был настолько слаб и подавлен, что едва соображал. Я взвешивал каждое свое слово и обнаружил, что делаю длинные паузы между фразами. – Я был офицером польской армии. И мое единственное преступление состоит в том, что я хотел снова вернуться туда. Вот и все. Это все, чего я хотел. Я просто хотел вернуться в армию. А вместо этого меня привезли сюда. Я не знаю, чем я заслужил это. Я не… – Я пытался изо всех сил сдержать слезы, но во время этого пояснения просто оставил эти попытки. Они сломали меня, и мне было все равно, что подумает обо мне этот человек.

Командир задумался. Я чувствовал, как он смотрит на меня, хотя я и не поднимал на него взгляда. Я продолжал смотреть в пол. Я ждал, когда он решит, что делать со мной, с этим жалким бедолагой, на которого он сейчас смотрел. Он глубоко вздохнул и спросил:

– Вы получаете свою порцию?

– Да, – ответил я.

– Это неправда! – ответил заключенный, который сообщил обо мне, начиная принимать участие в сцене. – Я наблюдал за ним. Он один из тех, кому не достается ничего, но он слишком скромен и поэтому никому не говорит об этом.

Я поднял голову, чтобы увидеть, как командир отреагирует на это. Разве ему есть до этого дело? В любом случае на самом деле меня сюда отправили умирать. Командир осмотрел меня сверху донизу, и я почувствовал его реакцию, которой не должно было быть. Мне показалось, что ему меня жаль. Он оглянулся назад и послал за своим подчиненным, лейтенантом Анищенко ^[44], который был родом из Киева. Анищенко вошел в помещение, подошел к нам и доложил командиру о прибытии.

– Заберите этого человека в баню, вымойте его и избавьте от вшей.

– Есть, командир, – ответил Анищенко. – Идемте со мной.

Он повел меня из барака, но командир снова отозвал его, давая новые указания. В это время я стоял около двери, прислонившись к стене, и старался успокоиться. Я не слышал разговора, но понял, что командир распорядился, чтобы Анищенко выдал мне что-нибудь из одежды. По дороге в баню Анищенко забрал у кого-то из охраны пару офицерской обуви. Он разыскал также пару брюк, зеленую немецкую рубашку и гражданскую шубу, которая была в хорошем состоянии. Это была длинная черная меховая шуба, похожая на ту, что была у меня до этого, но в гораздо лучшем состоянии. Лейтенант вручил все это мне. Я ничего не сказал, но посмотрел на него и одарил этого человека самой искренней улыбкой, чтобы выразить ему свою благодарность. Как я понял, он был рад этому.

Я настолько ослаб от голода, что едва мог стоять. Лейтенант Анищенко поддержал меня и помог одеться в бане. Когда мы стали снимать мою ветхую одежду, из рукава, нарушив тишину, с тихим звоном упало на пол бритвенное лезвие. Мы оба застыли на минуту и посмотрели вниз на блестящий предмет. При этом я почувствовал стыд. Я попытался достать его и быстро отбросить в сторону, но, протягивая руку к лезвию, я едва не упал. Анищенко быстро поддержал меня одной рукой, а другой, наклонившись, спокойно подобрал лезвие. Встав, он опустил лезвие в карман шинели, повернулся ко мне и сказал:

– Больше оно тебе не понадобится, если, конечно, не захочешь побриться.

Он чувствовал, что мне неудобно говорить о том, что произошло, и мы снова сосредоточились на том, как меня отмыть. Несмотря на то что наш разговор был закончен, лейтенант был любезен и терпелив. У меня ушло много времени на то, чтобы помыться и одеться, так как я не мог двигаться быстро. Лейтенант не выказывал никаких признаков нетерпения. Может быть, он был рад заняться чем-то иным, помимо поддержания дисциплины и порядка. Когда я наконец был готов, он отвел меня обратно к командиру батальона, и тот встретил меня приветливой улыбкой: