Песни китов - Владимир Шпаков Страница 26

В тот раз Севка почувствовал не просто уверенность – превосходство, он был выше, сильнее, имел перспективы! Здесь же, у Ларисы, никакой уверенности и в помине не было. И превосходством не пахло, и перспективы если и просматривались, то с трудом…

Когда родинку закрыл красный шелковый халат, Севка задом отошел от двери и уселся на диван. Он уже переставал понимать – чего ждет? Была одна неуклюжая попытка сближения, и Лариса, он чувствовал, ответила на поцелуй (неумелый, надо признать). Но потом вдруг отстранилась.

– Сегодня нельзя, – сказала.

– Почему?! – удивился он.

– Потому что у женщин бывает так, что нельзя.

И что тут скажешь? Если не считать убогих инструкций, что преподносили старшие, он мало чего знал в этой области. Электронику видел насквозь (почти в буквальном смысле), а вот здесь шарил в потемках, как только что родившийся котенок.

– Ну как, сделал? – спросила она, выйдя из комнаты.

– Да, все нормально… – ответил он хрипло.

Обстановку разрядила показавшаяся из кухни Марфа. Она замерла, разглядывая гостя из-под нависающей на глаза шерсти, и тут Севка потряс портняжным метром. Болонка включилась в игру, и Севка, выждав паузу, проговорил:

– Только провод нужно выше пустить, у тебя ведь животное.

– Животные не грызут провода.

– Мало ли что… Глупые они по жизни.

Лариса внимательно на него посмотрела:

– Не глупее нас. Знаешь, как киты переговариваются друг с другом? Вот тут об этом написано!

С этими словами она бросила на диван номер «Вокруг света» с раскрытой статьей.

– «Песни китов»… – прочел заголовок Севка. – Прямо песни?

– Самые настоящие. Ученые говорят, они на сотни километров под водой разносятся.

– Сама-то их слышала?

– Слышала в записях, они называются: «Звуки дикой природы». Грустные песни, если честно. Только о чем грустят киты? Непонятно…

12

Появление у Ларисы телефона Женька воспринял двояко. Аппарат подключил Самоделкин, что означало: тот опять на полшага впереди. С другой стороны, теперь Ларисе можно было звонить, не ища повода для встреч. Звонить-то можно в любое время, да и вообще по телефону легче на что-то намекать, делать многозначительные паузы и т. д. Не было зеленых глаз, что устремлялись на тебя, Лариса помещалась в трубке; он же был только голосом, произносящим слова.

Особое действие производили слова, соединенные ритмом и рифмой. Вполне себе лирические, рассчитанные на душевный диалог, не на ржачку одноклассников, его стихи изобиловали общими местами и штампами (что сам осознавал), но – действовали! После этого и в глаза было легче смотреть, теперь не они подчиняли, а он подчинял.

Все это напоминало таинственные ритуалы, описанные в «Могиле Таме-Тунга». Женька не высекал петроглифы, не топил камни в реке, но сходство ощущал, как и перекличку с книгами, за которые упрятывали в «богоугодные заведения». Слово представлялось силой, чем-то вроде ветерка, казалось бы, малозаметного и несерьезного, а потом вдруг обретающего энергию урагана…

Когда Лариса обмолвилась, что одна отправляется на дачу, Женька сделал вид, что пропустил реплику мимо ушей (азбука: не проявляй навязчивого интереса к объекту желания!). Лишь через полчаса, будто вспомнив, он спросил:

– Кажется, ты говорила про дачу?

– Да, я туда в субботу поеду, вещи отвезти.

Он возвел очи горе:

– Меня тоже на дачу гонят – проверить, как там после зимы. Может, вместе? Заодно помогу с вещами…

Все складывалось как нельзя лучше. Мать удивилась: помнила, что сын и дача – вещи несовместные, но она таки набила баул хозяйственными мелочами, благо дачный сезон был на носу.

– Гамак еще возьми, – вспомнила перед выходом. – И не задерживайся, пожалуйста.

– Да я только туда и обратно!

Погода выдалась классная: солнце, безветрие; и народу в электричке немного – не то что в пик сезона. В электричке он прочитал кое-что свежее и, получив похвалу, пообещал продолжить, когда приедут.

По дороге от платформы «Дачи» Женька тащил ее и свои вещи, отмахиваясь от попыток помочь. Он играл роль мужчины – сильного, независимого, берущего тяготы жизни на свои плечи. И пусть спина взмокла, а руки отваливались, он шагал сзади, отметая, опять же, предложения отдохнуть.

– Смотри, прилетели!

На высоком столбе, увенчанном шапкой гнезда, стоял аист. Вскоре из гнезда поднялась еще одна аистиная голова, повернулась в их сторону и тут же скрылась. А стоящая на страже птица взялась шарить длинным клювом в своих перьях.

– Вижу… – выдохнул Женька.

– Может, передохнешь?

– Да я не устал вовсе! Идем!

Вначале зашли на ее дачу, та располагалась ближе. Калитка, мощеная дорожка, усыпанная истлевшей листвой, а вот и дом, в котором Женька был лишь однажды, еще в детском возрасте. Эта дача была из кирпича, с просторной верандой, не то, что «скворечник», выстроенный Женькиной матерью.

Затхлость, правда, чувствовалась, поэтому Женька предложил разжечь печку. Желая чем-то себя занять, он тут же побежал колоть дрова, чтобы спустя несколько минут ввалиться в дом с охапкой поленьев. Накидав в чрево буржуйки влажноватой бумаги, он с трудом ее подпалил и стал запихивать туда дрова.

Печка, однако, не желала разгораться.

– Ты не так делаешь. – Сбросив плащик, Лариса присела рядом. – Нужно щепу наколоть. Не топором – ножом. Потом положить на бумагу щепочки, дождаться, пока разгорятся, а после поленья укладывать.

– Конечно, сейчас наколю…

Он суетился, спешил, откидывая кудри с мокрого лба, а глаза косили на Ларису. Он пребывал в растерянности: как себя вести? Читать стихи глупо, бравировать начитанностью еще глупее. Он потерял дорогу, точнее, никогда ее не знал, разве что воображал, но игра воображения – одно, а если вот так, рядом, когда соприкасаются бедра…

– Вот, уже лучше… – донесся ее голос.

Женька закашлялся будто бы от дыма, сочившегося из-под дверцы.

– Разгорится, никуда не денется…

Он не заметил, как первенство перешло к ней. Мужчина – сильное плечо остался где-то у столба с аистами, а здесь пребывал лунатик, подчиняющийся всему, что предложат. Открыть нижнюю дверцу буфета? Хорошо. Достать консервацию? Сей момент.

Пока он возился с крышкой, под которой находилось что-то замаринованное (помидоры, кажется), Лариса поставила на стол пузатый графин с бордовой жидкостью:

– Это наливка, с прошлого года осталась. Выпьем?

– Почему нет? – пожал он плечами.

Внезапная мысль, мол, то же самое могли предлагать Рогову, на время отрезвила. «Выпьем, Севочка?» – «С удовольствием, Ларочка!» – «А потом что будем делать?» – «Неужели непонятно, друг мой?!» Отрезвление, однако, было минутным, он попал в поток, который нес непонятно куда, и не было сил выбраться на берег (да и не хотелось выбираться).