ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции - Игорь Симбирцев Страница 26

Когда летом 1919 года к Киеву прорвались белые части Добровольческой армии под началом генерала Бредова и взяли город одновременной операцией с наступавшими сюда же с юга частями армии «самостийников» Петлюры, выяснилось, что ЧК перед уходом расстреляла в тюрьмах практически всех ранее арестованных. По свидетельствам горожан, последние дни перед уходом красных из города стали самыми ужасными: целыми днями по улицам Киева красные латыши и китайцы гнали изможденных арестантов к месту расстрелов. В оборудованных Украинской ЧК под свои подвалы реквизированных у «буржуев» особняков в красивом киевском районе Липки белыми найдены сотни изувеченных тел. Уничтожением заключенных руководили лично два самых близких Дзержинскому высокопоставленных сотрудника ВЧК: начальник Всеукраинской ЧК Лацис и присланный сюда из Москвы перед сдачей города первый заместитель председателя ВЧК Петерс. В Липках отдельные расстрельно-пыточные подвалы создали Украинская ЧК под началом Лациса, подчиненная ей Киевская губернская ЧК во главе со Шварцем, «армейская ЧК» в виде особого отдела местного фронта. Очевидцы писали об отдельном застенке некоей «Китайской ЧК», где вроде бы хозяйничали только чекисты из китайских интернационалистов, хотя официально никакой китайской отдельной ЧК не существовало. Китайцы в ЧК в основном использовались на вспомогательной конвойной или расстрельной работе, среди чекистов командного состава китайские фамилии почти не встречаются.

По уровню зверств в эти годы с Киевской могла поконкурировать Одесская ЧК, возглавляемая в годы Гражданской войны столь же печально известным Павлом Онищенко, а позднее сменившими его Вихманом и Саджая – последний в ЧК работал под псевдонимом Калиниченко, а в большевистском подполье до 1917 года в Грузии известен под кличкой Калэ. При отходе в 1919 году из Одессы под натиском белых здесь тоже перебиты в тюрьмах все арестованные ранее. Запри отходе красных – здесь работала Псковская ЧК под началом фанатика Матсона. Мрачной славой пользовалась Екатеринославская ЧК (в нынешнем Днепропетровске), которой руководил присланный Дзержинским из Москвы матрос-чекист Трепалов – позднее начальник уголовного розыска в Москве в 20-х годах, расстрелянный после 1937 года в ходе сталинских репрессий. Или Харьковская ЧК, возглавляемая бывшим столяром Саенко, дезертиром царской армии, которого в белом лагере считали самым страшным зверем из всех противостоящих им ленинских чекистов. Этот человек откровенно баловался кокаином, после чего лично прибывал в харьковскую тюрьму «Холодная гора» для расстрелов, выходя из ее подвала забрызганный кровью жертв, он лично протыкал обреченных саблей. Одурманенный наркотиком Саенко, по воспоминаниям выживших очевидцев, метался по тюрьме в наркотическом полубреду, лично расстреливая в сопровождении своих заместителей в Харьковской ЧК поляка Ключаревского и некоего матроса по имени Эдуард. Белые после освобождения Харькова их армией назначили специальную комиссию для обследования трупов убитых Саенко и его подручными заключенных, почти все они были изуродованы еще при жизни. В материалах этой комиссии среди ближайших подручных Саенко в Харьковской ЧК упоминается некто Иванович, при царе бежавший с каторги то ли революционер, то ли уголовный бандит, который будто бы для поднятия революционного духа после казней выпивал стакан человеческой крови. Хотя в это уже верится с трудом, возможно, белые этой легендой хотели окончательно выставить харьковских чекистов буквально мясниками и каннибалами, но ведь и родилась такая легенда не на пустом месте. Если командир этого Ивановича и председатель губернской ЧК Саенко кричал во дворе «Холодной горы» в голос: «Сегодня я расстрелял еще 80 человек, как же хорошо и легко становится жить!» – разве это не духовный каннибализм, разве не полное одичание души? Хотя следователи из деникинской комиссии по расследованию зверств большевизма, давшие основной материал для книги Мельгунову, как и эмигрантский историк Роман Гуль, тоже живописавший зверства Саенко в Харькове, знали в основном противостоящих им деятелей ЧК на юге и западе России, в Сибири и на Дальнем Востоке ЧК была ничуть не либеральнее.

В целом по всей России тогда в разной мере действовали такие конвейеры смерти в губернских ЧК или в прифронтовых армейских отделах чекистов: аресты по спискам неблагонадежных, пытки, изъятие имущества, расстрелы партиями в подвале. Неудивительно, что некоторые чекисты при этом у такого конвейера сами сходили с ума, как это со всей безжалостностью показано в литературном образе сумасшедшего чекиста у Зазубрина в повести «Щепка» – в жутком образе обезумевшего от крови начальника губернской ЧК Срубова был воплощен реальный чекист Матвей Берман. Именно у молодого еще председателя Томской ЧК Моти Бермана от крови и водки случилось тогда похожее умопомешательство. Таких реальных прототипов зазубринского председателя губернской ЧК, рехнувшегося на своей страшной работе, в годы Гражданской войны было предостаточно. В той же печально известной Киевской ЧК сошедший с ума ее сотрудник Михайлов выпускал голых арестованных в сад и охотился там за ними в ночи с револьвером. В составе первой Грузинской ЧК подобными массовыми отстрелами безоружных отличался Шульман, вскоре оказавшийся сошедшим с ума на почве употребления кокаина и гомосексуалистом. На Ставрополье сошедший с ума от ежедневных казней чекист Трунев явился домой и убил собственную жену. И таких примеров по России за те годы множество, прививка жестокостью и кровью новой службе шла полным ходом. Что бы ни говорилось о жестких подчас методах работы дореволюционной царской охранки или о «царстве провокации» в ней, представить среди царских жандармов в массовом порядке что-то подобное невозможно.

Люди на этой новой службе безумели от крови до того, что в угаре расстрелов бросались не только на собственных жен, но и на коллег по ЧК, как показывает собиравший такие примеры из материалов деникинской следственной комиссии о злодеяниях ЧК Мельгунов в своей книге:

«Почти в каждом шкафу, – рассказывает Нилостонский про киевские «чрезвычайки», – почти в каждом ящике нашли мы пустые флаконы из-под кокаина, кое-где даже целые кучи флаконов». В состоянии невменяемости палач терял человеческий образ. Один из крупных чекистов рассказывал, передает авторитетный свидетель, что главный московский палач Мага, расстрелявший на своем веку не одну тысячу людей (чекист, рассказывавший нам, назвал невероятную цифру – 11 тысяч расстрелянных рукой Мага), как-то закончив «операции» над 15–20 человеками, набросился с криками «раздевайся, такой-сякой» на коменданта тюрьмы Особого отдела ВЧК Попова, из любви к искусству присутствовавшего при этом расстреле. Глаза, налитые кровью, весь ужасный, обрызганный кровью и кусочками мозга, Мага был совсем невменяем и ужасен, говорил рассказчик. Попов струсил, бросился бежать, поднялась свалка, и только счастье, что своевременно подбежали другие чекисты и скрутили Мага.

И все-таки психика палача не всегда выдерживала. В упомянутом отчете сестер милосердия киевского Красного Креста рассказывается, как иногда комендант ЧК Авдохин не выдерживал и исповедовался сестрам: «Сестры, дурно мне, голова горит… Я не могу спать… Меня всю ночь мучают мертвецы»… В России в последнее время в психиатрических лечебницах зарегистрирована как бы особая «болезнь палачей», она приобретает массовый характер». [3]