Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938-1945 - Вильгельм Кейтель Страница 26

Утром 26-го я вновь получил приказ немедленно прибыть в рейхсканцелярию. Она была похожа на роящийся улей. Фюрер стоял с фон Риббентропом в оранжерее, в то время как Аттолико ждал аудиенции с фюрером в гостиной. В любой момент ожидалось прибытие [английского посла] Гендерсона.

Весьма взволнованный, фюрер сообщил мне: «Риббентроп только что принес мне телеграмму от нашего посольства в Лондоне: «Договор с Польшей был подписан прошлой ночью». Разве я вчера не говорил вам, что во всем этом виновата только Италия? Как только они узнали из Рима об отношении Италии к польскому вопросу, Британия тут же подписала этот договор! Нужно немедленно остановить все передвижения войск! Мне нужно время для переговоров. Пошлите за Браухичем и Гальдером, затем отправляйтесь прямо в гостиную на встречу с Аттолико. Он получил ответ из Рима».

Как только я дал все необходимые указания и присоединился к беседе с Аттолико, Гитлер показал мне, какое сырье требует от нас Италия. Требования были настолько непомерны, что о таких поставках не могло быть и речи. Фюрер намекнул Аттолико, что он полагает, что здесь, должно быть, опечатка, или, возможно, кто-то ослышался; цифры были невероятно огромными. В заключение он попросил Аттолико проверить все еще раз, поскольку числа, несомненно, были записаны неверно. Аттолико тут же поспешил уверить его – я сам слышал это, – что цифры абсолютно верные. Вслед за этим я получил личный приказ выяснить у начальника итальянского Генерального штаба посредством генерала фон Ринтелена, нашего военного атташе, каковы были максимальные требования Верховного командования Италии.

И у Гитлера, и у меня создалось впечатление, что требования Аттолико были сознательно раздуты, чтобы мы не смогли удовлетворить их из своих собственных ресурсов, и, таким образом, итальянцы смогли бы уклониться от выполнения своих обязательств, оправдывая свое отсутствие нашей неспособностью удовлетворить их требования. То, что позднее выяснил генерал фон Ринтелен, подтвердило наши подозрения, поскольку он сообщил те же самые цифры, что и Аттолико: у нас не было никакой надежды выполнить их. Дуче вырвал у нас желанную свободу действий.

По согласию с главнокомандующим сухопутными войсками и начальником Генерального штаба, день «Д» был теперь окончательно перенесен на 31 августа, т. е. на пять дней позже; это произошло после того, как они убедили Гитлера, что до настоящего момента передвижения наших войск не раскрыли всех наших намерений. Последние приказы должны были быть отданы 30 августа, не позднее 17 часов, чтобы обеспечить передачу приказа о наступлении 31-го. Перед тем как уйти из рейхсканцелярии, еще 25 августа, вскоре после главнокомандующего сухопутными силами, я узнал, что посол [сэр Невилл] Гендерсон прибыл на встречу с Гитлером. В этот раз я не узнал, каков был результат.

Хотя все последующие дни я находился в рейхсканцелярии каждый день, с Гитлером я смог поговорить только три раза, так как он почти непрерывно находился на совещаниях. Первый раз это произошло в оранжерее, помнится, это было 29-го, когда он зачитал мне окончательные требования, сведенные в меморандум из семи пунктов, который он, вероятно, только что продиктовал. Самыми основными пунктами из них были:

1) возвращение рейху Данцига;

2) экстерриториальная железная и автомобильная дороги через коридор, обеспечивающие связь с Восточной Пруссией;

3) передача Германии территорий бывшего Германского рейха с 75%-м населением этнических немцев (думаю, это было сказано именно так) и

4) референдум, под международным контролем, на территории польского коридора о его возвращении в рейх.

Он спросил, что я об этом думаю, и я ответил: «Я полагаю, это вполне умеренные требования». Он добавил, что собирается отправить этот меморандум в Лондон как окончательную основу, на которой он готов вести переговоры с Польшей.

Второй разговор произошел, когда я звонил Гитлеру 30 августа. Он сказал, что у него для меня нет времени, так как сейчас он диктует ответ на письмо Даладье, в котором он просит Гитлера, как старого вояку, приложить все усилия, чтобы избежать войны: я должен еще раз взглянуть на письмо Даладье, сказал он, не считая гуманных рассуждений, оно превосходно выказывает, что думают во Франции; они безусловно не стремятся вступать в войну из-за этого коридора.

Моя третья встреча с ним произошла днем 30 августа, вместе с Браухичем и Гальдером (?). На этот раз день «Д» был отложен еще раз, на 24 часа, на 1 сентября; то есть военное вторжение, запланированное на 31-е число, было вновь приостановлено. Гитлер объяснил, что он ожидает прибытия из Варшавы полномочного представителя польского правительства или, по меньшей мере, предоставления Липски, польскому послу в Берлине, полномочий от правительства на проведение имеющих законную силу переговоров от имени его правительства. Необходимо подождать, добавил он, но ни в коем случае не позволять отсрочек позднее 1 сентября, если, конечно, в Варшаве не примут его окончательные требования.

Должен сказать, что у всех нас возникло такое ощущение, что сам он уже больше не верит в такую возможность. Если вплоть до этого момента наши надежды избежать войны были в значительной степени связаны с германо-советским секретным пактом от 23 августа, по которому, в случае войны с Польшей, Сталин соглашался на раздел Польши и, следовательно, на русское военное вмешательство, с демаркационной линией между германскими и русскими областями влияния. Мы были уверены, что перед лицом такой перспективы Польша ни за что не допустит войны; и в тот момент мы твердо верили в желание Гитлера избежать войны.

Несмотря на все это, я из предосторожности (вероятно, это произошло не раньше 23 августа, после того как Гитлер выступал перед генералитетом в Бергхофе) телеграфировал генералу Йодлю в Вену и приказал ему прибыть в Берлин. В соответствии с его мобилизационными документами он должен был занять должность начальника оперативного штаба Верховного командования (ОКБ) на период с 1 октября 1938 г. по 30 сентября 1939 г., чтобы в случае чрезвычайных обстоятельств он находился под рукой. Йодль прибыл в Берлин 26 или 27 августа. Естественно, он был совершенно не в курсе происходящего и сразу же был кратко проинформирован полковником Варлимонтом и мной о случившемся за время его годичного отсутствия. В конце июля или в начале августа я в письме подтвердил ему, что его просьба быть назначенным командиром в только что сформированную 2-ю горно-стрелковую дивизию с октября 1939 г. в Рейхенхалле была удовлетворена – явное доказательство, кстати, того, как мало я верил в то, что война уже на пороге.

Впервые я представил Йодля фюреру в специальном поезде Гитлера, когда мы все сопровождали его на Восточный фронт в ночь на 2 сентября.

1 сентября наши войска перешли в запланированное наступление на Восточном фронте: на рассвете наши военно-воздушные силы провели первые бомбардировки железнодорожных узлов, военно-мобилизационных центров и, в особенности, польских аэродромов. Официального объявления войны не было; несмотря на наши советы, Гитлер решил этого не делать.

В течение дня фюреру поступало множество кратких докладов от наших сухопутных и военно-воздушных сил, но он был настолько занят дипломатическими ходами, предпринимавшимися различными заинтересованными послами и эмиссарами, с самого раннего утра и далеко за полночь, что я если и виделся с ним, то только на несколько минут. В тот момент я не знал о далеко идущих политических маневрах в течение этого и последующих дней. Я узнал о них только из речи Гитлера в рейхстаге в конце сентября, а подробности только здесь, в Нюрнберге.