Куликово поле и другие битвы Дмитрия Донского - Валерий Шамбаров Страница 26

Ветерок начал рассеивать и поднимать мглу только через несколько часов. Проглянувшее солнце ярко засверкало на стали кольчуг, на червленых щитах и плащах витязей, на красных стягах с ликами Спасителя и святых. Праздник! Наступал воинский праздник. Тот самый праздник, когда Господь дарит защитникам веры и Отечества особенный путь к спасению… А на отдаленные склоны холмов стала вдруг наползать черная масса. Набухала, увеличивалась. Это были враги. Зоркие глаза наблюдателей могли различить суету на самом высоком холме, появившиеся там пестрые пятнышки. Догадывались, это раскидываются шатры, там усядется Мамай — наблюдать и повелевать. Но черная туча не иссякала, вливалась и вливалась из-за горизонта, заполняла поле, буквально втискивалась в него…

Сколько их было? Мамай хвастался, будто 700 тыс. Конечно, врал, запугивал. Неизвестна и численность русского воинства, исследователи оценивают ее с самым широким разбросом, от 40 до 200 тыс. Очевидно, ближе к истине средняя оценка, 80–100 тыс. Летописцы сходятся в едином мнении: такой большой рати Русь еще не выставляла. Может, и выставляла в легендарную киевскую эпоху, но когда это было? А Мамай и впрямь постарался, привел раза в два больше, чем русских, тысяч 200. Вышагивала стройными шеренгами генуэзская пехота. Придерживая лошадей, красуясь блеском шлемов и панцирей, накатывались волны ордынской конницы.

Пока сближались, великий князь успел обскакать полки. Силился, чтобы его услышал каждый, — в последний раз вдохновить, подкрепить теплым и твердым словом. А потом Дмитрий Иванович повел себя так, как доселе не поступал ни один государь. Соскочив с коня, начал переодеваться. Велел надеть свое облачение боярину Михаилу Бренку, похожему телосложением и обличьем, а себе принести оружие и кольчугу простого ратника. Он решил встать в общий строй, в первых рядах. Кто, как не он, призвал людей на смертный подвиг? Дмитрий считал, что обязан в полной мере разделить его. Это был и подвиг величайшего смирения. Государь растворялся среди безымянных, отказывался от личной славы. Пусть воины служат не ему. Он сам служил Господу, людям, Отечеству.

Но начать битву было суждено не Дмитрию. Когда пространство между ратями сузилось, когда уже видны были лица, обе стороны невольно остановились. И в повисшей тишине неожиданно вынесся вперед могучий татарин, горячил коня, выкрикивал оскорбления, звал помериться силами один на один. Русские князья, бояре, дружинники слышали о нем, некоторые были и лично знакомы. Это был мурза Челубей, слывший непобедимым бойцом, не проигравший ни одного поединка. Кто посмел бы выйти против него? Сам голову потеряешь — еще полбеды. Но проигравший осрамит свою армию, падут духом товарищи… Нет, доброволец все-таки нашелся. Колыхнулся, расступаясь, строй, и тихо выехал монах. Пересвет. Вместо панциря — куколь схимы, вместо злых ругательств спокойствие и молчание. Может быть, только губы шевелились, нашептывая молитву. Противники опустили тяжелые копья, дали разгон лошадям. Пересвет нацелил острие метко, убийственно. А чтобы Челубей не увернулся, не защитился, поманил его. Сам открылся для удара. Оба пронзили друг друга.

Это стало общим сигналом. Сшиблись две стены, с воем, грохотом. Первые рубились лицом к лицу, следующие уже на трупах, скользили в кровавых лужах. Мяли врагов, подпирали своих. Сошлись настолько огромные полчища, что многие умирали просто задавленными, задыхались в тесноте. Рубились плечом к плечу, а погибали порознь. Кто уследит в месиве, когда не стало твоего друга, брата, соседа? Сразила ли его сабля, копье, или упал, и затоптали кони? Об умирающих знал лишь один человек, но он находился очень далеко. Преподобный Сергий в это время молился с братией и начал называть имена людей, чьи души отлетали к престолу Всевышнего.

Битва клокотала по всему фронту. Передовой полк принял на себя самый страшный удар. Смягчил его, прикрыл главные силы, но и от полка мало что осталось. Уцелевшие ратники были отброшены к Большому полку, слились с ним и снова бились. Изнемогали, уже казалось, что не смогут поднять меч, удержать в руках щит, вообще стоять на ногах. Но какими-то усилиями стояли, удерживали, поднимали.

Полк правой руки одолевал, несколько раз отбрасывал противника. Андрей Ольгердович тормозил подчиненных, приказывал не зарываться, не нарушить связь с Большим полком. А ордынские начальники злились, подгоняли воинство. Им навязали лобовое сражение, чего татары всегда старались избегать. Русские расположились таким образом, что лишили их возможности использовать численное превосходство, применить излюбленные обходы — мешали речки и овраги. Оставалось проломить боевые порядки великокняжеской рати, прорывать стыки полков. Но Андрею Ольгердовичу приходилось полегче как раз из-за того, что Мамай наметил сокрушить противоположный, левый фланг русских. Сюда передвинули лучшие контингенты, подкрепления.

Худо было и в центре. Генуэзская пехота полегла, но ордынскому властителю это было даже на руку: меньше платить. Зато татары сумели врубиться в боевые порядки Большого полка, проредили шеренги витязей, пропихнулись мощным кулаком к ставке великого князя. Полегли, захлебнулись кровью стоявшие здесь столичные дружинники, поник сраженный Миша Бренок в государевом наряде. Отмахиваясь от насевших врагов, захрипел знаменосец, и кто-то из ордынцев подрубил древко стяга Дмитрия Ивановича. Но у русских упавшее знамя откликнулось не паникой, оно позвало воинов к себе на выручку. Взорвались яростью, кинулись с разных сторон, искрошили и вышвырнули татар. Знамя со Спасителем снова поднялось над полем, его окружили новые знаменосцы…

Пересвет и Ослябя. Рис. В. М. Васнецова

Но на левом фланге ордынцы брали верх. Стена ратников выглядела все более выщербленной, крошилась осколочками мертвых тел. Истаяв, прогибалась, пошла трещинами… Татарские командиры отреагировали грамотно, кинули к слабому месту свежие силы. Но великий князь и его военачальники верно рассчитали, что татары выберут именно это направление. Неслучайно сзади был поставлен Запасной полк. А в соседней дубраве изнемогал Засадный полк. Каково было ему смотреть на гибель товарищей? Мимо рощи тянулись в тыл раненые, оглушенные… Владимир Андреевич нетерпеливо хватался за рукоять меча. Когда? Чего ждем, когда всех наших перебьют? Но Боброк-Волынец старался держаться хладнокровно, смирял его порывы. Не сейчас. Еще выждать. Еще…

Уж он-то знал цену внезапности, цену риска. Самый выгодный момент для удара — последний. Надо дать неприятелям расслабиться, почувствовать себя победителями. Эмоции очень легко перекидываются в обратную сторону, из радости в уныние, из восторгов в ужас. Боброк тянул время. Пытаясь убедить напряженных воинов, опять ссылался на приметы, ведомые только ему, на ветер, шелестящий листвой… Мимо укрывшихся дружин стали откатываться остатки полка Левой руки. А следом в образовавшуюся брешь хлынули татары, ликующие, орущие. Их взяла! Дорога в русские тылы открылась, дальнейшее было легко, окружать Большой полк, прижимать к берегу и сбросить вниз. Лавина безоглядно устремилась за отступающими, гнать и добивать их.