Десять меченосцев - Эйдзи Есикава Страница 26

Такуан сделался героем для запуганных крестьян, их спасителем и защитником от дьявольских козней. Одни кланялись ему до земли, другие протискивались к нему, чтобы коснуться его руки или одежды, третьи пали на колени. Такуан, придя в ужас от этих проявлений благодарности, поднял руку, требуя тишины.

— Слушайте, мужчины и женщины Миямото! — обратился он к толпе. — Я должен сказать вам нечто важное.

Шум мгновенно утих.

— В том, что Такэдзо пойман, нет моей заслуги, — продолжал Такуан. — Не я привел его сюда, а закон природы. Нарушивший его неизменно терпит поражение. Все должны уважать этот закон.

— Не смеши людей, — донеслось из толпы, — не природа, а ты поймал его!

— Не скромничай, монах!

— Мы воздаем тебе по заслугам!

— Забудь про закон! Тебя надо благодарить!

— Ладно, — сказал Такуан, — благодарите. Я не против. Но вы должны отдать дань уважения закону. Что сделано, то сделано. А сейчас хочу попросить вас об одной очень важной услуге. Мне нужна ваша помощь.

— Какая? — раздался голос из любопытной толпы.

— Что нам делать с Такэдзо? Вы все знаете представителя дома Икэды. Так вот, с ним было заключено соглашение. Я должен был бы повеситься на криптомерии, если бы в течение трех дней не привел беглеца. В случае успеха судьбу Такэдзо поручено решить мне.

В толпе зашумели:

— Мы слышали про уговор!

Такуан сел.

— Что с ним делать? Ужасное чудовище перед вами. По правде, не так уж он и страшен. Он совсем не сопротивлялся, слабак! Убьем его или отпустим?

Поднялся гул голосов, возражавших против помилования Такэдзо. Кто-то крикнул:

— Убить его! Он опасен, он преступник! Если мы его отпустим, он станет проклятием нашей деревни.

Такуан молчал, взвешивая возможный исход разговора. По толпе катился гул голосов.

— Убить его! Смерть!

В это время вперед протиснулась старая женщина, энергично оттолкнув дюжих мужчин. Это была Осуги. Она добралась до ступенек, уперлась взглядом в Такэдзо, затем повернулась к толпе. Она закричала, потрясая деревянной палкой:

— Мало просто убить его! Пусть его сначала подвергнут пыткам! Взгляните на эту омерзительную рожу! Ах ты, гадкая тварь! — Осуги принялась колотить Такэдзо, пока не выбилась из сил. Такэдзо только морщился от боли.

Осуги угрожающе уставилась на Такуана.

— Что вам нужно? — спросил монах.

— Из-за этого убийцы загублена жизнь моего сына, — трясясь, прокаркала Осуги. — Без Матахати у нас некому стать главой рода.

— Простите, — возразил монах, — если говорить начистоту, то Матахати — человек заурядный. Не лучше ли объявить наследником вашего зятя и передать ему благородную фамилию Хонъидэн?

— Как ты смеешь так говорить? — опешила надменная старуха и вдруг разрыдалась. — Мне нет дела до твоего мнения. Никто его не понимает. Он не плохой, он мое дитя!

Старуху снова охватила злоба.

— Он сбил Матахати с толку, сделал шалопаем вроде себя! — завопила она, указывая на Такэдзо. — Я имею право с ним расквитаться!

Обращаясь к толпе, Осуги крикнула:

— Разрешите мне решить судьбу Такэдзо! Я знаю, что с ним делать.

Чей-то сердитый голос из задних рядов заставил старуху замолчать.

Толпа раздвинулась, словно по ней пробежала трещина, и Чахлая Борода быстро прошагал к галерее храма, кипя от гнева.

— Что здесь происходит? Что за балаган? Все вон! Марш на работу! Все по домам!

Толпа колыхнулась, но никто не торопился уходить.

— Вы что, оглохли! Все по домам! Чего ждете?

Самурай грозно наступал на толпу, сжимая эфес меча. Первый ряд попятился в испуге.

— Стойте! — закричал Такуан. — Добрым людям нет нужды уходить. Я собрал их, чтобы обсудить участь Такэдзо.

— Молчать! — скомандовал самурай. — Тебя никто не спрашивает.

Посмотрев на Такуана, Осуги и толпу, самурай загремел:

— Симмэн Такэдзо совершил тяжкие преступления против законов провинции. Он бежал с поля боя в Сэкигахаре. Чернь не имеет права определять ему наказание. Преступника надлежит выдать властям.

— Неправда, — покачал головой Такуан. Предваряя возражение Чахлой Бороды, монах предостерегающе поднял палец. — Мы договаривались о другом.

Честь самурая оказалась под угрозой.

— Такуан, ты получишь денежное вознаграждение от правительства за поимку Такэдзо. Как официальный представитель князя Тэрумасы, я принимаю задержанного под свою ответственность. Пусть его судьба вас больше не тревожит. Забудьте о нем!

Такуан рассмеялся, не затрудняя себя ответом. Его распирало от хохота.

— Ты слишком развеселился, монах! — сурово промолвил самурай. — Что смешного? Шутки в сторону!

Самурай шипел и брызгал слюной, как кипяший чайник.

— Развеселился? — переспросил Такуан, продолжая смеяться. — Смотри, Чахлая Борода! Не собираешься ли ты отказаться от честного слова и нарушить уговор? Тогда я немедленно отпускаю Такэдзо на волю. Предупреждаю!

Толпа ахнула. Люди попятились назад.

— Согласен? — спросил Такуан, обращаясь к самураю, и потянулся к веревке, которая связывала Такэдзо.

Самурай ошеломленно молчал.

— Развяжу его, — продолжал монах, — и толкну прямо на тебя. Потрудитесь сразиться между собой. Потом арестуй его, если сможешь.

— Подожди!

— Свое обещание я выполнил, — сказал Такуан, сделав вид, что распутывает веревку.

— Остановись, говорю!

На лбу самурая выступил пот.

— Почему?

— Потому что… — Самурай не находил слов. — Он связан, так зачем же его развязывать? Он наделает новых бед. Слушай, Такуан! Можешь сам его убить. Вот мой меч. А мне достаточно головы Такэдзо. Так будет справедливо.

— Отдать голову? Никогда в жизни! В обязанности священнослужителя входит хоронить людей, а не выдавать их тела или части оных. Это запятнает честное имя монахов. Кто же доверит нам своих покойников, если мы начнем их раздавать. Так недалеко и до упадка всех храмов.

Такуан не мог удержаться, чтобы не поддразнить самурая, хотя тот все крепче сжимал меч. Посерьезнев, монах обратился к толпе:

— Посоветуйтесь и дайте мне ответ. Эта женщина считает, что Такэдзо нельзя сразу убивать, а надо прежде помучить. Может, привязать его на несколько дней к ветке старой криптомерии? Прикрутим за руки и ноги и выставим на позор. Вороны могут выклевать его глаза. Подходит?

Никто не ответил, потому что предложение показалось слишком жестоким.