Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден Страница 26

Те бульварные зеваки, что на прошлой неделе любовались желтой почтовой каретой, запряженной белыми лошадьми, которая доставила в столицу очередного депутата, нынче с восторгом созерцают внезапное явление саней. Сани едут по бульварам, а зеваки, воображая, будто попали в Россию, мерзнут еще сильнее; они старательно поднимают воротник, надвигают на глаза шляпу и прячут нос в шарф, так что от лица остаются одни глаза. Вчера несколько человек попались нам навстречу в этом странном виде и поздоровались; приносим тысячу извинений всем, кого мы не узнали; ведь среди них могли быть наши лучшие друзья.

Самое странное в нынешней уличной атмосфере — смесь возбуждения и тишины. Все движутся очень быстро, в надежде согреться, и у каждого в руках какой-нибудь пакет: один несет картонного осла, чьи нескромные уши проткнули оберточную бумагу; другой с самым серьезным видом тащит огромную деревянную лошадь; третий прижимает к груди куклу, четвертый — собаку или барашка, все спешат и толкают встречных прохожих; можно подумать, что тот, кому предназначена игрушка, не проживет без нее и часа. Лавки полны народу, у Сюсса не протолкнуться. Стоит вам заинтересоваться какой-либо безделушкой, как выясняется, что она уже продана. Взамен вам любезно предлагают нечто уродливое и отвратительное, от которого отказались все предыдущие покупатели, и вы торопливо платите за вещь, которая вам не нравится, лишь бы поскорее выбраться из этой толпы, где вы на беду уже увидели множество знакомых; между тем выбор новогодних подарков — дело тонкое, и предаваться ему лучше в одиночестве, без нескромных свидетелей, которые не преминут сообщить даме, получившей от вас в подарок чернильницу или альбом: «Как же, как же! Он при мне покупал их у Жиру; отдал 75 франков».

Пироги больше не в моде; старые пока никто не выбрасывает, но новых уже не заказывают. Пирог, о котором мы ведем речь, — не страсбургский, не тулузский и не шартрский [177](их славу смело можно назвать вечной), нет, наш пирог — это четыре дивана с общей спинкой, которые нынче можно увидеть в любой англоманской гостиной. Такой пирог— нечто вроде кадрили, где восемь танцоров сидят друг к другу спиной. Как бы фешенебельны ни были пироги, мы ничуть не жалеем о их закате. Не было ничего менее удобного для общения: всякое слово, которое вы обращали к соседу справа, было прекрасно слышно соседу слева, тем не менее общий разговор был решительно невозможен: ибо как можно разговаривать, не видя друг друга! Вы ни на минуту не оставались в одиночестве, но ни на минуту не ощущали себя в обществе; зачастую ответ на свою фразу вы получали отнюдь не от того, кому она была адресована, а если вам приходило на ум обратиться к тому, кто сидит к вам спиной, вы были вынуждены принимать позы совсем не изысканные и выставлять ваши изящные формы напоказ без всякого стеснения; одним словом, нравственность только выиграет от забвения «пирогов». Тем более что на смену им пришли канапе с ажурной спинкой! Что может быть прелестнее такого канапе, помещенного посередине гостиной! Вести беседу становится так легко: можно шептаться с соседом, можно поддерживать общую беседу, а при желании можно заняться и тем и другим одновременно.

Огюст Пюжен. Улица Риволи.

Вообразите себе эту пленительную картину: две дамы сидят на канапе, другие устроились напротив них в креслах; позади канапе расположились двое молодых людей на легких стульях; ажурная спинка канапе так невысока, что вовсе не отгораживает кавалеров от дам; стоит, однако, им завести разговор между собой, как они обретают полную независимость; беседа легкокрылой бабочкой невзначай опускается на канапе, проводит там несколько минут и отправляется далее — к тем, кого ей еще только предстоит пленить. В гостиной, где есть канапе с ажурной спинкой, вам не грозит скука; здесь люди сближаются с величайшей легкостью; здесь они встречаются, не показывая виду, что искали друг друга; здесь все происходит само собой; здесь вы самым непринужденным образом кланяетесь женщине, с которой давеча порвали навсегда; вы говорите с нею, несмотря на все гордые клятвы, данные самому себе накануне, ибо она здесь, перед вами, и вам нет нужды пробиваться к ней через толпу. В салоне, обставленном разумно, примирения между любящими не заставляют себя ждать. Напротив, в салонах, где гости стеснены в передвижениях, влюбленные обречены вечно оставаться в ссоре, так что тем, кто дуется друг на друга, внутренний голос подсказывает в такие салоны не ездить. Ведь там невозможно подойти к предмету своей симпатии, не уронив собственного достоинства, а между тем какое же кокетство без достоинства! Гостиная, где мебель расставлена неуклюже, способна навсегда погубить будущность существа чувствительного. Недостаток пирогов состоял именно в том, что они затрудняли передвижение; ведь мы, французы, бросаемся подражать другим бездумно и бессмысленно: мы v-видели пироги в английском посольстве, где залы громадны и где, следственно, никакого неудобства от пирогов произойти не могло, — и вот уже мы водружаем их в наши тесные гостиные, которые становятся от этого еще теснее. Мы пришли в восторг от дюнкерочек [178], украшающих салоны госпожи де Р… или госпожи де Д…, каждая из которых обитает в роскошном особняке и может с легкостью позволить себе отвести под изящные статуэтки и экзотические вазы две или три комнаты, — и вот уже мы загромождаем безделушками нашу единственную крохотную гостиную; вот уже мы заставляем все столы бесполезным фарфором, так что положить одну-единственную книгу становится решительно некуда; если вы приглашены на обед, не надейтесь, что вам удастся пристроить куда-нибудь свою шляпу; если вы захотели выпить чашку чаю или стакан воды, вам придется держать их в руке до тех пор, пока мимо не прошествует слуга с подносом. В разговоре остерегайтесь выразительных жестов — иначе вы рискуете опрокинуть на голову собеседника китайскую вазу, а тот может ненароком ответить вам взаимностью с помощью саксонского чайника. Я уж не говорю о том, что в не слишком богатых домах все эти произведения искусства покрыты пылью; один-единственный Батист не успевает их вытирать: ведь Батисту надобно успеть присмотреть за лошадью и кабриолетом, за лампами и серебром. Поэтому Батист ненавидит дюнкерочки. Батист именует их рассадниками пыли, и он совершенно прав. Когда же мы научимся подражать с умом? Когда наконец догадаемся, что обычай, который делает честь одному, другого способен лишь выставить в смешном свете? что если для богача жизнь в роскоши — долг и обязанность, то для человека с малым достатком такая жизнь есть поведение антиобщественное? Впрочем, чтобы все это понять, потребен здравый смысл, а мы во Франции притязаем лишь на остроумие. […]