Сталинградская страда. «Ни шагу назад!» - Владимир Першанин Страница 26

Все оставшиеся в живых саперы снова бежали к мосту. Утром 29 января мост через Одер, забравший большое число жизней, был все же достроен. Не дожидаясь полной готовности, на него въезжал первый танк. Шел он медленно, как бы опасаясь провалиться. Мост слегка покачивался, оседая, но держался. За первым танком пошел второй, третий, и следом — целая колонна. С замиранием сердца следили саперы за всем происходившим, ведь мост был неустойчив (сваи, вбитые на метр в грунт, при пятиметровой глубине реки). Устоял! Выдержал мост! Шли танки, артиллерия и пехота.

Так закончилась эта тяжелейшая операция. В двух километрах от реки саперы получили короткий отдых. Три бессонные ночи дали о себе знать. Очутившись в теплом доме, спали мы, как убитые, весь день и всю ночь. Утром 30 января на автомашинах мы уже догоняли передовые части.

Далеко позади оставались реки — Чарна, Пилица, Варта, Одер… Здесь, на Западе, по настоящему «пахнет» весной. Если там, на Одере, был лед, а на земле лежал снег, то в этих местах ничего похожего. Лишь кое-где в чащобе или овраге, на самом дне остатки пористого, торчащими иглами снега. И всюду непролазная грязь. Дни были теплыми. Не надо искать уцелевшего дома или сарая, как там, где шли упорные бои, чтобы отогреться.

Почти все города и села на нашем пути остаются не разрушенными. Фашисты, отступая, почему-то оставляют все в сохранности: во дворе скот и птица, в доме вода, продукты, одежда. Все говорит о том, что недавно — сегодня — вчера, здесь жили люди. Но они ушли вместе с отступающими войсками. Все ясно. Срабатывает пропаганда, что русские солдаты будут безжалостно мстить и убивать всех подряд.

Очень часто, иногда по несколько раз в день, над колонной появлялись немецкие самолеты. Они бомбили и на бреющем полете расстреливали все движущееся. Дорога — прямая лента, была хорошей мишенью. Иногда казалось, что тот или другой самолет вот-вот врежется в тебя. Летали они, едва не касаясь земли. Дорога от этого становилась еще более забитой — погибшие и раненые солдаты, лошади, разбитые автомашины, повозки, в асфальте огромные воронки. Шли дни. Фронт все дальше уходил на запад.

Затем, если не Бог, то начальство, услыхало наши молитвы. Мы увидели в небе наши самолеты. Истребители сопровождали передовые части, мы не раз становились свидетелями воздушных боев. Горели немецкие самолеты, но гибли и наши летчики.

Запомнилось наведение понтонного моста через реку Бубер. Ширина ее была всего 40–50 метров, но крови пролилось здесь достаточно. Одна за другой подъезжали машины с понтонами. Несмотря на темноту, немцы освещали местность ракетами и вели сильный огонь.

Понтоны подтаскивали к воде, нагибаясь как можно ниже, а порой и ползком. То в одном, то в другом месте падали убитые и раненые. Не знаю, сумели бы мы закончить переправу или полегли на берегу, но подошла большая пехотная часть.

Открыли огонь из всех видов оружия. Особенно мощным был пулеметный обстрел, который загнал немцев в траншеи. Подчиняясь приказам, фрицы пытались отвечать, но брустверы траншей буквально разваливались под ударами сотен пуль. Немцы стреляли по нам, не имея возможности целиться, поднимая оружие на вытянутых руках. Но это уже была пальба «в небо», и мы ускорили работу. Когда мост вплотную приблизился к берегу, из темноты полетели гранаты, последнее, что могли преподнести нам фрицы. Если уж под бомбами мосты возводили, то гранаты нас остановить не могли.

Понтоны едва коснулись берега, как хлынул поток нашей пехоты. В траншеях завязался рукопашный бой, и вскоре плацдарм был захвачен. Мы заменили часть продырявленных понтонов и, шатаясь от усталости, ушли на отдых в лес. Все же работали без остановок целые сутки. Старались не смотреть на мертвые тела товарищей. Похоронили их немного позже.

Прорвав оборону, вместе с войсками двигалась и наша вторая саперная штурмовая рота. Мы шли следом за танками с автоматами наготове. Где-то впереди была река Нейсе. Уже издалека начался орудийный обстрел. Взрывы поднимали фонтаны земли то справа, то слева. Один из снарядов ударился о землю рядом со мной и, несколько раз отрикошетив, пронесся мимо. Возможно, это была бронебойная болванка. Фугасный или осколочный снаряд разнес бы меня на части. Повезло!

Мы вступили в город Любань. На улице горели два немецких танка, рядом лежали трупы танкистов. Наша танковая часть ушла вперед, а по пехоте открыли огонь из дома на другой стороне улицы оставшиеся в городе немцы. Мы окружили дом. Из окна второго этажа бил пулемет. Неосторожно высунувшийся боец упал и пополз, оставляя на булыжниках пятна крови.

Сразу несколько саперов ударили из винтовок и автоматов, но достать пулемет не могли. Переверзев приказал мне не прекращать огонь. Из соседних окон тоже стреляли немцы (возможно, ополченцы, «фольксштурм»). Тяжело ранило сапера из моего отделения. Его торопливо перевязывали. Пули свистели над головой, крошили булыжную мостовую, разлетаясь рикошетом.

Кто-то из бойцов сумел приблизиться и бросить гранаты. Попасть в узкое окно было сложно, да и опасно для бойца. Отскочившая от стены граната могла изрешетить его осколками. Все же одной гранатой он попал в окно. Наша активность и стрельба, которую вела рота, заставили немцев отступить. Они покинули дом и побежали вдоль улицы, боясь попасть в плен. Автоматные очереди и выстрелы вслед догнали двоих, остальные исчезли за углом.

Продвигаемся дальше к западной окраине города, нигде ни души. Да и никто не ждал встречи с горожанами. Мы уже привыкли видеть только что оставленное жилье пустым. Внизу, прямо перед лестничным маршем, шевельнулось что-то, накрытое белой простыней. «Человек», — подумали мы. Пальцы на спусковом крючке, приближаемся. Подошли к топчану, теперь было ясно: лежал человек. Но кто он? Сдернули простынь.

Перед нами лежал старик, лет восьмидесяти, седой как лунь. Его щеки, губы и ресницы закрытых глаз судорожно дергались. Около него, на топчане, лежала горбушка хлеба и пол-литровая банка с водой. Мы стояли над стариком еще две-три минуты, и он ни разу не открыл глаза. Все его лицо, сложенные одна на другую руки тряслись. Накрыв его простыней, ушли. Это был первый гражданский немец после 600-километрового пути.

В начале марта мы вышли к реке Нейсе. Война подходила к концу. Это понимали все. Но понимали и другое. При том ожесточенном сопротивлении немцев не все доживут до победы. Некоторые бойцы с тоской читали письма из дома. Их уже ждали, но дождутся ли? Ко мне подошел один из саперов, Павел Михеев, и, улыбаясь, сказал:

— Товарищ сержант. Пишет жена, чтобы поосторожнее воевал. Очень хочет, чтобы я вернулся.

Что я мог ему ответить? Никто не знает, что будет с нами завтра. Какие сюрпризы готовит нам эта река, через которую наверняка придется наводить переправу?

Мои предчувствия сбылись. Нашей роте было приказано поставить понтонный мост. Ночью грузовики с понтонами, бревнами и настилом на малом ходу приблизились к реке. Пока никто не стрелял. Работа шла в быстром темпе. Осторожно опускали один за другим понтоны на воду. На них ложились прогоны, настил. Но как только дошли до середины реки, работа осложнилась.