Лжедимитрий - Даниил Мордовцев Страница 26

— Сказывай, как перед Богом: ты повелел убить царевича?

— Ни, Господу всевидящу, ни! Несть на мне греха сего.

— Так он сам себе смерть сотвори — на нож пал, в тычки играючи — да?

— Ей-ей, Богу попустившу сие.

— Сам-то ты видел его зарезана?

— Нет, таково было донесение князя Василия Шуйского.

— А ныне Шуйский стоит на первом донесении?

— Стоит, пока я стою над ним, а станет другой — он другое скажет: лукаво сердце Шуйского.

— А что, коли то не он был зарезан, а другой кто?

— То одному Богу ведомо да царице-матери, — покорно отвечал царь.

— А царица-мать жива?

— Жива... На конце языка её седе ныне гибель и спасение Русской земли.

— А где она?

— Здесь, в Новодевичьем.

— Ты видал её?

— Видел — на горе мне.

— Что сказывает она о сыне?

— Сказывает, не царевич-де зарезан был, царевича-де увезли от неё неведомо — из Российской земли за польской рубеж.

— А Василиса Волохова, мамка царевича, жива?

— Не знаю, матушка.

— А кормилица Орина Жданова?

— Не ведаю тако ж.

— А останки того, кого ты за царевича почитаешь, — в Угличе доселе?

— До сего дня в Угличе, матушка.

— Так слушай же, царь: пошли мертвеца воевать с живым.

— Как, матушка? Не разумею я.

— Повели патриарху и всему освящённому собору ехать в Углич и открыть останки того, кого ты за царевича почитаешь. Коли тело его нетленным осталось, так сие будет указанием Божиим, что останки те — мощи мученика. И пошли ты святые мощи на челе войска твоего — да защитит истинный царь московский землю свою от вора. И мощи святые победят рати того, кто похитил имя мученика.

Царь видимо колебался. Отшельница проникла в его душу и сказала:

— А! Ты сам мощей боишься. И он, тот, что в Путивле, мощей же боится.

Борис чувствовал всю безвыходность своего положения и молчал.

— Вижу, вижу... Перед тобой и за тобой яма: коли мощи обретены будут — скажут: Борис убил царевича. Это одна яма, в ню же впадеши. Коли обретены будут тленные останки — скажут: Борис промахнулся — метил в царевича, а угодил неведомо в кого. Это другая яма!

— Что ж я сделаю, Боже! — с отчаянием воскликнул Борис, обращаясь к распятью.

Отшельница, подняв глаза к потолку своей трущобы, торжественно проговорила:

— Нет тебе другого ходу, Борис, царь московский, токмо в яму, юже ископа десница твоя. И глубока яма сия, ох как глубока! Не один в ней сидит путивльский враг твой. Горе великое, горе изыдет из ямы той и на тебя, и на всю Российскую землю. Не станет тебя, не станет путивльского Димитрия, а из ямы той страшной изыдут друзии и приимут на себя имя убиенного. И будет на Русской земле плач и скрежет зубом. И попленят Русскую землю языци иноплеменные, и осквернят они храмы Божии, поругаются над гробницами нашими, не пощадят и праха царей московских. И будут невернии из сосудов священных вино пить, обдерут ризы святые с икон угодников Божиих и самого Господа нашего Иисуса Христа и пречистые Богоматери. И снимут драгие покровы с гробов царей московских, и оденут покровами теми жён своих и детей пришельцы иноземные. И застучат копыта коней их о священную землю кремлёвскую, иде же ходили смиренные стопы святителей Русской земли. И будет ржание конское тамо, иде же гласи молитвеннии ко Господу возносилися. И сметением и калом конским покроются стогны московские, и Красная площадь, и дворы царей московских. И враны дикие российскими телесами питатися имут. И мерзость запустения посетит храмы и домы наши, и святые обители осквернены будут, и чернецы и черницы поруганы даже до последнего поругания. И не будет кому оплакати землю Российскую и сынов и дщерей земли нашея.

Борис лежал перед распятием, и только плечи его вздрагивали.

— И долго будет зиять яма, тобой, о царю, ископанная. О горе, горе тебе, земля Российская! Прииде на тя лихолетье великое. Горе! Горе!