Игры писателей. Неизданный Бомарше - Эдвард Радзинский Страница 26

– Что делать... Я только потом понял – жаднее богатых только бывшие бедные. Так что вы правы: воровство при короле – это детский лепет, если сравнивать с воровством революционеров. Впрочем, и сам гражданин Фуше может это замечательно подтвердить. Тот самый гражданин Фуше, который когда-то писал: «Краюха хлеба и ружье – вот и все достояние, которое должно быть у истинного республиканца». А нынче о его состоянии ходят легенды!

– Вот видите, как вы заблуждались, – улыбнулся гражданин Фуше. – Но еще больше вы ошибались, когда требовали свободы слова. С каким пафосом вся Франция повторяла слова вашего Фигаро: «Где нет свободы критиковать, не может быть приятна никакая похвала! Только мелкие людишки боятся мелких статеек». И вот царство свободы слова наступило. Говорить у нас можно все. Только кто слушает? Разве возможно сейчас увидеть ту толпу, которая была когда-то перед театром, где показывали вашу запрещенную пьесу? Театр теперь – всего лишь театр. А был великой свободой, свободой в темноте зала, когда любой намек звучал как набат, рождал шквал аплодисментов. Ваши слова разносились по всей Франции. До сих пор помню: «Я жалкий учитель латыни и математики в монастыре, в убогой сутане с тонзурой на голове...» – эти слова Фигаро я шептал, сидя в своей келье. Я был смертельно обижен тогда – к настоятелю приехал его родственник, герцог дю Шатле, посмевший обращаться со мной, как со слугой. Помню, я ходил по келье и грозно цитировал слова Фигаро: «Вы дали себе труд родиться, только и всего», я же ради одного только пропитания вынужден выказывать такую находчивость, какая в течение целого века не потребовалась бы для управления, к примеру, Испанией».

– Догадываюсь о судьбе несчастного герцога, – усмехнулся Бомарше.

– Да, в девяносто третьем я отправил его на гильотину... Так что король был проницателен, когда сказал: «Если быть последовательным, то, допустив постановку „Женитьбы Фигаро“, надо разрушить Бастилию». Кстати, в досье осталась ваша гордая фраза после запрещения королем пьесы: «А я поставлю ее! Поставлю хоть в Нотр-Дам!»

– Но я сказал это наедине...

– Да, любовнице, а она уже за небольшие деньги... Впрочем, скоро Бомарше обнаглеет и открыто напишет в газете: «Я не убоялся единоборства со львами и тиграми, чтобы добиться постановки „Севильского цирюльника“. Неужели я убоюсь...» и так далее... И вы имели право! Бомарше тогда был в моде, а король – нет. Было модно плевать на короля. И кто же требовал разрешить пьесу, подрывающую устои монархии? Королева! Она мечтала сыграть роль в вашей пьесе. И ее подруга, красотка Полиньяк, и весь кружок королевы, все «наши»»

– Какие были битвы, – мечтательно произнес Бомарше.

– Да, да, – усмехнулся Фуше. – Глупого короля попросту обманули. Сказали, что Бомарше переделал пьесу и все неугодное убрано. И «бедняга» – так, согласно доносам, называла его королева, – как всегда, не посмел идти против Антуанетты. «Бедняга» разрешил, и та премьера состоялась. Доносы о ней, надо сказать, я читал с особым чувством. Пока мы, жалкие смертные, давились на улице, Одеон был набит знатью. Принцы крови, герцогиня де Ламбаль, герцогиня де Шиме и прочие главные красавицы заходились в овациях. Глупцы не щадили ладоней, аплодируя ловкому Фигаро. «Особенный восторг, – написано в доносе, – вызвал пассаж Фигаро о тюрьме: „После того как за мной опустился подъемный мост тюремного замка, я хотел только одного: чтобы те, которые так легко подписывают эти грозные бумаги, сами попали сюда однажды“. И – шквал аплодисментов, слышных даже на улице! Аристократы радостно хлопали Фигаро, который весьма скоро сделает так, чтобы все они попали туда и именно однажды.» второго раза не будет! Весельчак Фигаро отправит их из тюрьмы прямо на гильотину! И когда бедный король понял, что его провели, он записал в дневнике... Я читал этот дневник, мы его забрали из Тампля после казни короля. Он был добрый малый...

– Именно потому вы голосовали за его казнь?

– Именно потому – он дал нам эту возможность. Ибо король не имеет права быть добрым. Наш неудачник-король совершил, пожалуй, единственный разумный поступок: после премьеры пришел в ярость и записал в дневнике. «Наказал строптивого подданного Карона». Так Бомарше отправили в тюрьму, о которой еще недавно разглагольствовал его Фигаро.

– Я сердечно благодарен за все эти сведения. Мне их очень интересно слушать, особенно сегодня. Только никак не пойму, зачем вы мне это рассказываете? Я, как вы догадываетесь, довольно хорошо осведомлен.

– Скоро поймете... Короче, как пишет агент, вы приготовились к тому, что вас отправят в грозную Бастилию, тюрьму для аристократов, которая не раз создавала славу отправленным туда писателям. Но наш болван-король оказался и на этот раз умнее... редкий случай. Вместо Бастилии вас отправили в Сен-Лазар – тюрьму для отребья, где в большом ходу были розги. Монахи из монастыря Сен-Венсан де Поль, под чьим покровительством находилась тюрьма, обычно встречали прибывавших кнутом. И прославленного писателя, освободителя Америки, положили голой задницей кверху. В пашем досье осталась гравюра, которую распространяли тогда в Париже: на ней монах сечет пятидесятилетнего Бомарше. Неплохо бы напечатать в будущем издании... Впрочем, «презренная австриячка» Мария Антуанетта, мечтавшая сыграть в пьесе Бомарше, вас, конечно же, освободила.

– Надеюсь, в доносах не пропущено, как тысячи людей стояли у тюрьмы, когда я ее покидал? И как толпа разразилась ревом восторга, и как потом меня несли к карете? И как сама королева Франции в театре Трианона сыграла Розину в «Севильском цирюльнике»?

– Обижаете... Более того, в донесении указано, что королева-актриса устроила после представления интимный ужин для удачливого писателя. Не скрою, о самой беседе за ужином донесения молчат.

– Говорливые доносы... неужели они когда-нибудь молчат?

– Да, жаль, – вздохнул Фуше, – ибо дальше началось главное... Он помолчал и добро улыбнулся:

– Вы не вспомните, что было дальше? Бомарше понял: начиналось опасное.

– Дальше? – он засмеялся. – Была революция.

– Вы спешите. Прежде было некое дело... с которого действительно началась революция. Ибо это дело совершенно скомпрометировало династию. Вы, конечно, поняли, о чем я говорю.

– Я, конечно, понял.

– Таинственное дело об ожерелье королевы. Сластолюбец кардинал де Роган наивно поверил, что королева Франции ходила к нему на свидание, чтобы он выкупил для нее бесценную побрякушку – бриллиантовое ожерелье. Но, оказалось, ходила другая, как две капли воды похожая на королеву... Какова интрига!

– Вы собираетесь рассказать мне об этом деле?

– Зачем же? И вы, и вся Франция никогда о нем не забудут. Но мне почему-то кажется, что вы не только помните это дело, но и могли бы о нем поведать много нового, неизвестного...

Бомарше молчал, и Фуше продолжил:

– Надо сказать, что сразу после революции была создана специальная комиссия, чтобы выяснить все обстоятельства. Ваш покорный слуга также состоял в ней. Но мы узнали, что многие документы дела, хранившиеся в секретном архиве короля в Бастилии, исчезли после ее разгрома... И вот какая интересная деталь, – сказал Фуше доверительно. – После революции Робеспьеру и Комитету общественного спасения удалось выявить граждан, овладевших документами из Бастилии. И все они как истинные патриоты с удовольствием... или без... но все вернули. Только... – Фуше остановился и засмеялся. – Не хотите ли сами закончить фразу?