Пошатнувшийся трон. Правда о покушениях на Александра III - Виталий Раул Страница 25

На обращенный в мою сторону вопрос Его Величества: «Где же доктора, и где наш второй поезд?» — я немедленно сел на казачью лошадь и отправился на пройденную нами в 5-ти верстах назад полустанцию «Дудковка», чтобы оттуда телеграфировать о присылке докторов из Харькова и о скорейшем пропуске к месту происшествия второго императорского поезда. Я дал лишь телеграмму Губернатору в Харьков, в которой просил командировать на 277-ую версту профессора Грубе и других для подания помощи раненым…

Затем подошел поезд, который был отправлен на место катастрофы, я же вслед за тем, возвратился туда же и нашел, что со стороны Харькова подошли санитарный поезд с железнодорожными докторами и другой с вагонами третьего класса. Я получил повеление собрать всех убитых и раненых и отправиться с ними в Харьков, где устроить больных с полным их попечением. Затем Высочайше было возложено на меня доложить о происшествии с Императорским поездом харьковским местным властям, причем через Министра Императорского Двора было мне сказано, что я должен сообщить обстоятельства дела с точностью, «чтобы не было там пустых разговоров»» [36].

Разговоров тем не менее было много. Как только новость о крушении царского поезда достигла Петербурга, ее стали живо обсуждать в салонах и клубах. Наиболее информированным всегда считался салон генеральши А. В. Богданович. И на этот раз за столом у генеральши оказался В. В. Салов, председатель инженерного совета МПС, профессор. Он рассказал о случившемся со слов министра К. Н. Посьета, с которым он возвращался из Гатчины после доклада императору.

Фотография императорского поезда на месте крушения

Салов озвучил версию произошедшего, исходившую с самого верха: виной всему гнилые шпалы, которые были обнаружены тут же на месте катастрофы чуть ли не самим императором. Кроме этого, министр поведал Салову, что происходило в столовой поезда во время самого крушения:

«Был полдень. Ранее обыкновенного сели завтракать, чтобы кончить его до Харькова, который уже отстоял только на 43 версты… В столовой собралась вся царская семья и свита — всего 23 человека. Маленькая вел. княжна Ольга осталась в своем вагоне. Столовая была разделена на 3 части: посредине вагона — большой стол, с двух боков столовая была отгорожена — с одной стороны помещался обыкновенный стол для закуски, а за другой перегородкой, ближе к буфетной, стояли официанты. Посредине стола с одной стороны помещался государь, имея по бокам двух дам, а с другой стороны — императрица, справа у нее сидел Посьет, а слева Ванновский (военный министр). Где стояла закуска, там сидели царские дети: цесаревич, его братья, сестра и с ними Оболенский (гофмаршал). В ту минуту, когда подавали последнее блюдо, гурьевскую кашу, и лакей поднес государю сливки, началась страшная качка, затем сильный треск. Все было делом нескольких секунд — царский вагон слетел с тележек, на которых держались колеса, все в нем превратилось в хаос, все упали. Кажется, пол вагона уцелел, стены же приплюснулись, крышу сорвало с одного бока вагона и покрыло ею бывших в вагоне. Императрица захватила Посьета при падении за бакенбарды. Первый на ноги поднялся Посьет. Увидя его стоящим, государь, под грудой обломков, не имея сил подняться, закричал ему: «Константин Николаевич, помогите мне выкарабкаться».

Слава богу, дети все целы. Ксения стояла на полотне дороги в одном платье под дождем; на нее накинул телеграфный чиновник свое пальто. Цесаревич и Георгий тоже были невредимы. Когда нянька увидела, что стенка вагона была разбита, она выбросила маленькую Ольгу на насыпь и сама вслед за ней выбросилась. Все произошло очень благополучно» [37].

Действительно, все произошло более чем благополучно для всей царской семьи, кроме лакея Генриха Лаутера, подававшего сливки и убитого на месте. Обломками задавило и собаку императора Камчатку. Нет нужды описывать ужас, испытанный людьми, севшими позавтракать в приятной обстановке комфортабельного вагона. Всемогущий император на насыпи, под дождем, среди обломков своей роскошной столовой — такой близости смерти и унижения Александр III не испытывал ни разу за свою жизнь.

Он не был наивным человеком и сразу оценил всю точность убийственного замысла: от собранного в одном вагоне семейства в полном составе до крутого откоса, куда рухнули императорские вагоны. Спасти лицо монаршего «величия» могла только гнилая шпала, неисправный вагон или еврей Поляков, кое-как построивший дорогу. По этому беспроигрышному пути, следуя негласному указанию монарха, и двинулось немедленно назначенное следствие.

Волею судьбы и императора его возглавил А. Ф. Кони, обер-прокурор уголовного кассационного департамента Правительствующего сената. Уже 20 октября Кони прибыл на место крушения и, расположившись в отдельном вагоне, приступил к допросам. Уяснив для себя всю ответственность за возможный неверный шаг, Кони обставил свою миссию надежными страховочными фигурами, которым было поручено отработать две основные версии крушения — злоумышление или технический сбой по той или иной конкретной причине. Версию злого умысла или теракта отрабатывал С. Э. Зволянский, в ту пору секретарь директора Департамента полиции. Для объективной оценки технической стороны дела привлекли в качестве экспертов 14 специалистов — инженеров и ученых во главе с профессором, генералом Н. П. Петровым.

Сам Кони избрал для себя исследование хозяйственной деятельности Курско-Харьковской-Азовской железной дороги как частной акционерной компании. Весь процесс следствия протекал тут же, на месте крушения, куда подогнали несколько классных вагонов, в которых расположились члены следственной бригады, столовая и вагон, в котором, собственно, и шли допросы.

Первыми закончили свою часть работы С. Э. Зволянский и его коллеги из жандармского ведомства. Как водится, им пришлось разбираться с многочисленными доносами самых разных лиц, «в которых слишком ясно сквозила цель личного мщения тому или другому человеку». Все розыски и дознания, предпринятые в этом направлении, не дали никаких результатов, и Зволянский обратился к Кони с уведомлением, что его команде нечего делать на месте крушения и им лучше отбыть к месту постоянной службы. Кони не возражал. Зволянский написал Кони из Петербурга, что и министр внутренних дел, выслушав его подробный доклад, «со своей стороны нашел, что дело не представляет ни малейшего намека на политическое преступление».

Такая позиция охранного ведомства вполне удовлетворила руководителя следствия, и он направил всю свою энергию на выявление всевозможных недочетов и злоупотреблений в железнодорожном ведомстве. Кони не был конъюнктурщиком, но брать на себя лишнее ему вовсе не хотелось. Он так описывал свое прибытие на место катастрофы:

«В час ночи 20 октября я был на месте. Когда, сопровождаемый управляющим дорогой и сторожами с факелами и фонарями, я бегло осмотрел место крушения и возвышающуюся громаду врезавшихся в землю паровозов и разрушенных, искалеченных и растерзанных вагонов, я пришел в большое смущение, ясно сознав, что от меня теперь ждет вся Россия разрешения роковой загадки над этой мрачной, бесформенной громадой развалин. Величие задачи, трудность ее и нахождение лицом к лицу с причинами и последствиями события, которое могло иметь роковое историческое значение, не могли не влиять на меня. Я искренне и горячо молил бога помочь мне и просветить меня в том испытании ума и совести, которое мне было послано судьбой» [38].