Эвита. Женщина с хлыстом - Мэри Мейн Страница 25

«Потому что я тоже, – визжала она почти в истерике, – как наши товарищи-рабочие, способна умереть и в последнее мгновение жизни прокричать наш боевой клич, клич спасения: «Моя жизнь – за Перона!»

«Вступая в партию, – кричала она с надломом в хриплом голосе, – я готова отдать все, потому что в нашей стране есть бедные и несчастные, больные и лишенные надежды. Моя душа это знает. Мое тело это чувствует. Я вкладываю свою душу в душу моей страны. Я отдаю всю энергию своего тела, чтобы она, как мост, протянулась ко всеобщему счастью. Мы пройдем по нему твердой поступью, с высоко поднятыми головами – к высшей судьбе нашей новой родины. Ни усталость, ни торопливость, ни жертвы не имеют значения, когда вы пытаетесь положить конец усталости и страданиям, которые сковывают жизненные силы народа».

У образованных людей эта излишняя эмоциональность вызывала тошноту, а экстравагантность выражений Эвы казалась им такой же нелепой, как мелодрама эпохи немого кино. Но ее речи предназначались не для их ушей, а люди простые и невежественные с большей готовностью верили всем этим абстрактным лозунгам и обещаниям, произносимым голосом, исполненным страсти, нежели тем, что говорились сдержанным, не столь уверенным тоном. Это была мелодрама, которая трогала сердце и самой Эвы, и она могла использовать ее без зазрения совести, ведь даже если она превосходила всех юных продавщиц и провинциальных матрон, которые слушали ее речи, умом, жесткостью, целеустремленностью и опытом, по уровню духовного развития она ничем от них не отличалась.

Несмотря на то, что Эва умела скрывать свои истинные мотивы и от аудитории, и от себя самой, они становились достаточно ясны, стоило только взглянуть на ее неумолимое продвижение вперед, к своим целям. Ее выдавали собственные маневры, постоянные старания определить своих родственников на ключевые посты в правительстве, чтобы держать в руках источник мужней власти. Таким образом она укрепляла не его, но свои позиции.

Она уже умудрилась добиться назначения на пост директора почт и телеграфа приятеля своей матери Никколини и таким образом фактически взять под контроль все средства коммуникации. Как только Фаррел передал свой офис в Каса Росада Перону, Эва настояла на том, чтобы муж принял на должность секретаря ее единственного брата Хуансито – прежний секретарь, юный Фрейд, возглавил Президентский отдел расследований, личную шпионскую сеть Перона. Хуансито, до того как занять свой высокий пост, торговал мылом в Хунине и в маленьком городишке Лотарио. Эвита использовала все свое влияние, чтобы сделать приятеля старшей сестры, майора Альфредо Арието, сенатором провинции Буэнос-Айрес; ее вторая сестра, Бланка, была замужем за юристом, доктором Родригесом (в Аргентине этим титулом наделяют каждого, кто имеет степень, будь то медицина, право или философия), и Эва добилась того, чтобы он стал губернатором той же провинции, а позже вошел в состав Верховного суда. В политических вопросах провинция Буэнос-Айрес, в которой проживала примерно третья часть населения страны, имела больше веса, чем остальные тринадцать провинций, вместе взятые. Муж третьей сестры, некто Орландо Бертолини, работавший лифтером, был возведен в ранг директора таможен. Таким образом, благодаря своим родственникам Эва установила прямой контроль над радио, почтой, телеграфом и политикой провинциальных властей, заимела верных союзников в сенате, а позже и в Верховном суде и получила возможность следить за ежедневным графиком президента. Устраивая своих родственников на все эти должности, она руководствовалась отнюдь не их потенциальными талантами или своими родственными чувствами, исключая разве случай с Хуансито, но тем фактом, что их положение целиком и полностью зависит от нее и потому их эгоизм будет гарантией их лояльности.

С самых первых дней вступления в политику Перон использовал все возможные гангстерские методы, чтобы прибрать к рукам прессу. Он говорил, что сильное государство должно иметь обширную сеть собственных газет и одновременно ослаблять оппозиционные издания. К тому времени как Перон получил президентский пост, эта задача была практически решена: урезав дотации на газетную полиграфию, вводя все новые ограничения, подстрекая рабочих к забастовкам и все чаще используя насильственные меры, он сумел подкупить, загнать в подполье или связать по рукам и ногам почти все оппозиционные газеты. В 1945 году солдаты, якобы пребывающие в увольнении, устроили драку перед редакцией газеты «Критика». Потасовка быстро приняла размах уличной баталии, в которой участвовали чуть не пять тысяч человек, к которым присоединились сотня полицейских и четыре бронированных автомобиля, и редакционная сирена, которая обычно использовалась, когда требовалось сообщить о каком-нибудь потрясшем мир событии, посылала в небо свой печальный сигнал. Издателю пришлось бежать в Монтевидео, а владелица газеты, вдова, тут же продала ее Перону. «Вангуардиа» – газета социалистов и, возможно, самое демократическое издание в стране, – в конечном итоге была вынуждена уйти в подполье – после бесконечных штрафов, судебных процессов и закрытий (в последний раз ее типография была закрыта под тем предлогом, что разгрузка тиража мешает движению). Две англоязычные газеты могли выжить только потому, что жестко придерживались нейтралитета по отношению к внутренним делам; они редко высказывали собственное мнение, а рассказывая о Пероне, вовсю цитировали панегирики из перонистской прессы; их передовицы печатались одновременно на испанском и на английском. В Буэнос-Айресе лишь две газеты сохранили независимость: «Пренса» и «Насьон» – те были солидными рупорами олигархии и продолжали представлять события с достоинством и объективностью. «Пренса» занимала открыто антиперонистскую позицию и в конце концов подверглась преследованиям, которые кончились экспроприацией в 1951 году. «Насьон» продолжала существовать с риском для жизни; расценки на полиграфию для этого органа были так завышены, что тем, кто не являлся ее подписчиком, приходилось вдвое переплачивать за номер на черном рынке, тогда как газеты, субсидируемые правительством, порою превращались в тонны макулатуры и каждый день пополняли запасы старьевщиков. В 1947 году Эва приобрела газету «Демокрасиа», которая с тех пор стала рупором правительства и наиболее заметным из утренних изданий. Вместе с друзьями – Альберто Додеро, полковником Мерканте, Хосе Эспейо и майором Алое – Эва создала Ассоциацию издателей Аргентины, где она была главным авторитетом, с целью установить монополию в прессе. Они приобрели за полтора миллиона долларов издательство «Нотисиас графикас», а позже – «Хейнс эдиторьяль», которое издавало наиболее известные бульварные газеты, и «Мундо», а также наложили руку на одноименную радиосеть.

Примерно в это время Эва наконец приобрела или взяла под свое негласное руководство четыре главные радиостанции Буэнос-Айреса (а по информации Общеамериканского радиовещательного конгресса 1948 года, радиостанции страны находились под контролем правительства) и таким образом распространила власть практически на все средства массовой информации. И снова она выдала себя, поскольку принялась создавать себе куда более громкое паблисити, нежели Перону. Ее фотографии заполняли целые страницы в «Демокрасиа», и в одном только коротком выпуске кинохроники ее изображение появлялось по три-четыре раза. К мощному оружию, каким являлись для нее газеты и радио, прибавились профсоюзы, управление которыми она отобрала у Перона, и два новых орудия собственного изготовления: Перонистская женская партия, обещавшая новое поступление голосов, и фантастические ресурсы Фонда Эвы Перон. Перону она оставила армию, которая (исключая, разумеется, отдельные случаи) никогда не выражала желания плясать под ее дудку и была безраздельно предана только ему.