Мария Каллас - Клод Дюфрен Страница 25

Тем временем Баттиста обустроил просторную квартиру, выходившую окнами на «Арену», непосредственно над служебными кабинетами своего предприятия на улице Сан-Фермо в Вероне. Посетивший «молодоженов» Дзеффирелли не пришел в восторг от увиденного. Обилием «режущей глаз» позолоты, розовых портьер и ковров, обоев самых кричащих расцветок, мебели, представлявшей смешение всех стилей, без учета какой-либо гармонии, интерьер домашнего очага четы Менегини показался ему образцом вопиющей безвкусицы. Можно ли верить Баттисте, когда он надменно заявил, что не нес ответственности за внутреннее убранство апартаментов? Впоследствии он будет утверждать, что госпожа Менегини не захотела никому уступать возможности обустроить ее семейное гнездышко и собственноручно выбирала ткани, мебель и безделушки. Более того, годы спустя он все еще будет облизываться при воспоминании о тех вкуснейших блюдах, которые ему готовила его прославленная супруга. По его словам, у Каллас открылся талант искусной поварихи и она проводила на кухне больше времени, чем за пианино, хотя известно, что уже с 18 сентября она находилась в Перузе, чтобы петь ораторию, единственную в ее творческой карьере. Некоторое время спустя она записала ее на двух пластинках в 78 оборотов в Турине для итальянской фирмы «Сетра», Затем исполнением роли Абигаль в «Набукко» Верди она открыла оперный сезон в театре «Сан-Карло» в Неаполе. Так что, похоже, ее дорогому Титта, чтобы не умереть с голоду, приходилось питаться в ресторане. Кроме того, никто из опрошенных мною друзей Каллас не вспомнил, чтобы она проявляла какой-либо интерес к кулинарии. С той поры, когда вначале своей карьеры она еще могла приготовить себе яичницу, ее привычки сильно изменились. Очевидно, что в этой области, как и в некоторых других, Менегини принимал желаемое за действительное. Однако не следует делать из этого вывод, что их брак был неудачным. В первые годы совместной жизни Мария и Титта создавали впечатление дружной семейной пары, хотя порой и выставляли напоказ свою нежную дружбу. Однако мало-помалу эта гармония разрушалась; по мере того как Каллас приобретала известность звезды мирового значения, она все больше и больше задавала тон в семье, в то время как Менегини постепенно превращался в некого «семейного импресарио», проявлявшего твердость характера только перед директорами оперных театров, когда обсуждал с ними сумму контрактов своей знаменитой супруги, торгуясь со скупостью мелкого лавочника.

Имеется еще одно обстоятельство, вносившее разлад в отношения между супругами: певица зарабатывала все больше и больше денег, в то время как бывший промышленник все больше и больше их терял. В итоге Баттиста продал свое предприятие, чтобы полностью заняться делами жены. Несмотря на то, что все денежные расчеты находились в его руках, в какой-то степени он потерял свою финансовую независимость. На средства Каллас уже была построена вилла Сирмион на озере Гард, ее же деньгами оплачивались и многочисленные роскошные украшения Марии. Так, Баттиста постепенно превращался в «господина Каллас»; певица в качестве моральной поддержки супруга на протяжении десяти лет подписывала все контракты как Мария Менегини-Каллас.

Интересно, о чем думала Евангелия в то время, когда ее дочь все выше и выше поднималась по лестнице, ведущей к славе? Конечно, ее мечта сбылась: дочь стала звездой. Однако это произошло без ее участия, вдали от нее, почти назло ей. Разумеется, мать и дочь продолжали вести переписку через Атлантический океан, но их письма не отличались особой душевностью. Как уже говорилось, после знакомства с Баттистой Мария поставила мать в известность о своих планах относительно замужества. И тем не менее на следующий день после бракосочетания Мария поспешила сообщить эту новость Эльвире де Идальго в длинном послании, изобиловавшем признаниями в глубоком уважении, в то время как матери она удосужилась послать только короткую телеграмму на итальянском языке: «Мы поженились, и мы счастливы».

В своих мемуарах Евангелия рассказала о том, как в ответ послала дочери букет белых цветов вместе с письмом, где дала ей весьма показательные наставления: «От всей души я пожелала ей счастья с этим мужчиной, но напомнила, что прежде всего она в долгу перед публикой, а не перед мужем. Она мне ответила, что Менегини целиком и полностью согласен со мной. Я была рада, что рядом с Марией находился такой великодушный человек. Я написала об этом моему зятю, который был старше меня по возрасту. Он мне ответил, что отныне у Марии имелись два любящих ее человека: ее мать и он сам. Я никогда не встречалась с Менегини, но уверена в том, что с этого момента мы понимали друг друга так, как понимали Марию. Мы знали, что моя дочь, такая уверенная в себе на первый взгляд, будет всегда нуждаться в том, чтобы кто-то любил и опекал ее».

Евангелия, как никто другой знавшая свою дочь, была в курсе всех ее скрытых от посторонних глаз комплексов. Матери хотелось навсегда остаться единственной наставницей оперной дивы, и потому она едва скрывала досаду из-за появления в жизни Марии более близкого человека, называя его «зятем, который старше меня». Вопреки собственным словам Евангелия отнюдь не была в восторге от замужества дочери. Рассказывая в воспоминаниях о том, как в Нью-Йорке был устроен прием в честь новоиспеченных супругов, Евангелия пыталась заставить публику поверить в то, что в ее материнском сердце наконец-то улеглась тревога за дочь. Она обманывала себя и нас. В действительности Евангелия отныне будет относиться к Баттисте Менегини не иначе как к сопернику. И он отплатит ей той же монетой. Они открыли миру свои истинные взаимоотношения после смерти Марии, когда затеяли яростную базарную склоку из-за наследства певицы.

Впрочем, все это случится в будущем, а пока очень скоро карьера певицы потребует ее возвращения на американский континент. Встреча двух женщин, вместо того чтобы сблизить, разведет их навсегда в разные стороны.