Миллениум, Стиг и я - Мари Франсуаза Коломбани Страница 25

Вейлер обещает связаться с моим адвокатом, Малин, которая составляет список наследуемого, а также с отцом и братом Стига, Эрландом и Иоакимом, чтобы прийти к консенсусу. А я думаю: один Бог ведает, что теперь будет!

Вернувшись домой, я послала электронное письмо Иоакиму, где все ему рассказала. Он ответил, что, наверное, должен быть какой-то способ создать эту компанию, согласно пожеланию Стига, пусть даже и после его смерти.

15 января, суббота

Пришло сообщение от Иоакима. Я ему перезвонила и в деталях рассказала о потрясении, пережитом в четверг на встрече, когда поняла, что в действительности ничего не было сделано и никакой компании не существует, а как следствие — меня тоже словно бы и нет. Он со своей стороны сообщил Вейлеру, что у него со Стигом была устная договоренность: все переходит мне. Вейлер запросил Эрланда, и тот не нашелся что ответить. Вечером он сам мне перезвонил и сказал, что согласен с моим мнением: пусть всем, включая взаимоотношения с «Норстедт», занимается Пер Эрик Нильссон, новый ответственный редактор «Экспо».

На следующий день я переговорила с Пером Эриком, и он согласился представлять мои интересы. Я испытала глубочайшее облегчение оттого, что груз, с которым в одиночку мне бы не справиться, взял на себя он, юрист, бывший судья, бывший глава юридической службы Государственного совета при Улофе Пальме, бывший омбудсман ^[23] парламента.

В первый раз мы встретились 21 января в помещении «Экспо», поскольку с 10 января я возобновила работу в Фалуне и теперь четыре дня в неделю меня не было в Стокгольме.

Я послала письмо Иоакиму, где все ему разъяснила и предупредила, что Пер Эрик свяжется с ним и с Эрландом. Он ответил, что желает мне мужества и что я правильно решила доверить это сложное дело опытному юристу. И повторил, что должна существовать специальная схема для воссоздания ситуации, как если бы мы со Стигом были женаты. В заключение он велел мне себя беречь.

В середине февраля опись наследства была завершена. Ни отец, ни брат Стига на встречу не явились.

22 февраля, вторник

Весь день я довольно успешно поработала и привела в порядок определенное количество материалов. Чтобы найти дополнительную информацию, пришлось долго рыться в европейских инструкциях и уложениях.

А вечером дома было тихо и спокойно, и в сгустившейся надо мной тишине я вдруг расплакалась. Я плакала долго и безутешно. В этой боли сосредоточилось все, что я потеряла, и к чувству утраты примешалось ощущение полной беззащитности. Днем я гнала от себя и тишину, и страдание, им не было места. Но по вечерам снова возвращалась эта мука, потихоньку потягиваясь, почти с нежностью, и снова все заполоняла.

20 марта, воскресенье

Спустя несколько недель я решила обратиться к психотерапевту, специалисту по кризисным состояниям, но все службы экстренной психологической помощи были заняты работой с выжившими после цунами в Юго-Восточной Азии. Только через пять месяцев после смерти Стига я наконец нашла женщину, практиковавшую как частный психотерапевт. Сегодня у нас прошла первая встреча. После стольких месяцев, когда я не могла выплеснуть свою боль, меня вдруг попросили все рассказать. У меня никогда не получалось говорить о таких вещах. Я смогла только нарисовать состояние, в котором пребываю: круглый мяч.

В течение марта я получала многочисленные электронные письма от Иоакима, где сообщалось о расходах по оформлению наследственных дел и сведении счетов. Он написал также, что уже получил от Вейлера первый том трилогии, и спрашивал, есть ли текст у меня. Из его сообщения я ничего не поняла, и после 24 марта от него больше не приходило известий.

29 марта, вторник

После пасхальных праздников я взяла два с половиной дня отпуска, так как мне не хватало мужества ехать на работу в Фалун на столь короткое время. Я осталась в Стокгольме, чтобы сделать кое-какие перестановки в квартире. Мне хотелось убрать книги Стига из его кабинета, который служил одновременно помещением для гостей, и переоборудовать комнату. И снова через мои руки прошла вся его жизнь. Сортируя потрепанные книги, я буквально ощущала пальцами исходящее от них его тепло, его ненасытное любопытство. Пришлось ненадолго прерваться: слезы не давали работать. А когда я опять взялась за дело, меня захлестнуло серое море отчаянной тоски. Стало грустно, бесконечно грустно.

Вечером того же дня я написала Иоакиму и сообщила, что запросила налоговую инспекцию о сроках подачи декларации о налоге с наследства Стига, и мне ответили, что дело может ждать до июня месяца. Более долгая отсрочка потребует письменного запроса. Я также объяснила, что у меня пока не хватает духу разобрать документы Стига, но непременно надо найти все счета и квитанции.

И прибавила, что собираюсь прибегнуть к помощи главного бухгалтера с работы Стига, поскольку надо отделить счета, объединенные с вычетами, от тех, где отражены возмещенные издержки. Он уже однажды помогал с предыдущими декларациями, так что предмет ему знаком.

Я поведала ему также, что вот уже две недели посещаю психотерапевта и это определенно к лучшему, ибо, как он говорил, самопознание — тоже хорошая школа. Может, это даже главное в такой момент, когда сам не понимаешь, кто ты есть.

Я пожаловалась, что в последнее время сильно ослабла и бывают дни, когда мне приходится оставаться дома и не ездить на работу. Невозможно описать, как мне не хватает Стига. Он всегда твердил, что нельзя бросать начатое и дело следует доводить до конца. Но когда от тебя оторвалась половина, это легче сказать, чем сделать.

В заключение своего послания я передала привет Майе, велела ему себя беречь, чтобы не оказаться в такой же ситуации, как Стиг, который тоже не умел говорить «нет».

На свое письмо я ответа не получила и только месяц спустя поняла почему.

9 мая, понедельник

Сегодня утром пришло письмо из налоговой инспекции с грифом «К вашему сведению». Меня информировали, что в результате описи наследуемого имущества и раздела наследства, о которых сообщили в инспекцию 14 апреля Иоаким и Эрланд, им отходит все, включая половину нашей квартиры. Они отдают детям Иоакима по 100 000 крон (10 000 евро) каждому, из расчетов, сделанных издательством «Норстедт», а мне оставляют мебель, которая оценена в 1200 крон (120 евро)! Тогда я вспомнила, что 13 апреля звонила Эрланду узнать, как идут дела, а он ответил, что ничего не знает и мне надо связаться с Иоакимом, который всем этим занимается. Он разговаривал со мной холодно и отстраненно. А 14 апреля они подали налоговую декларацию.

Какое надругательство над памятью Стига! Над его жизнью, над нашей с ним совместной жизнью в течение тридцати лет! Меня раздирали гнев, унижение, отчаяние и паника. Если Эрланд и Иоаким предъявят иск на половину квартиры, я не смогу расплатиться. Куда же мне деваться?