Денис Давыдов - Александр Бондаренко Страница 25

Гусар приблизился к противнику — не так, конечно, чтобы совсем близко, выхватил из ножен саблю, стал размахивать ею и, ругаясь по-французски, предложил офицеру выехать за линию, чтобы сразиться один на один. Тот, также отвечая ругательствами, предлагал приблизиться Давыдову… Ни русский, ни француз не рисковали слишком отдалиться от своих сил и оказаться вблизи неприятеля.

Конец словесному поединку положил пожилой казачий урядник, подскакавший к Денису и устыдивший: мол, «стражение — святое дело, ругаться в нем все то же, что в церкви: Бог убьет!». После такой отповеди казак вежливо рекомендовал зарвавшемуся гвардейцу возвратиться туда, откуда он приехал. Смущенный Денис послушно отправился к Багратиону. «Боевое крещение» явно оказалось смазанным…

Хотя Денис Васильевич и писал, что «ненависть французов к русским и русских к французам началась именно с этой эпохи» ^[109], но все же по-настоящему это взаимное чувство вспыхнуло только в 1812 году, когда «двунадесять языков» вторглись на российскую территорию. Пока же война шла на польской земле, одинаково безразличной и русским, и французам, да и цели ее были не слишком понятны большинству из них. А потому, если на сражении действительно надо было драться — деваться некуда, то в остальное время соблюдался как бы «вооруженный нейтралитет», ибо каждый понимал, что коли ты не стреляешь, то и в тебя стрелять не будут… Так что «героизм» Давыдова не нашел понимания ни с той, ни с другой стороны.

Несколько удрученный, но виду не показывая, Денис возвратился к князю, который тут же дал ему поручение, еще более огорчившее Давыдова: скакать к 5-му егерскому полку и приказать ему отступать на вторую позицию, к Дитрихсдорфу. В душе нашего героя вдруг шевельнулся червячок: «Где же та неустрашимость князя, которую так выхваляли и восхваляют?»

Но он предусмотрительно надел на себя шинель — возможно, чтобы не быть признанным французами, и поскакал в ту сторону, откуда только что прибыл…

Однако благоразумия Давыдову хватило ровно настолько, чтобы успеть передать приказ командиру егерей, и вместо того чтобы воротиться к князю, он решил опять побывать в передовой цепи.

Между тем картина изменялась на глазах… Все пространство от Вольфсдорфа до Варлака, сколько мог видеть Денис, занимали движущиеся колонны французской пехоты и кавалерии, блистали медью десятки орудий… Давыдову стало ясно, почему князь Багратион отводил егерей, но тут новые сумасбродные мысли вдруг закружили его голову: «Я задумал ударить с передовой цепью на неприятеля, опрокинуть его и тем увлечь за собою 5-й егерский полк, который только что начал собираться, чтобы выступать из леса. Увидевши успех мой, — полагал я, — князь подкрепит меня всем арьергардом и даст знать о том Беннигсену, который немедленно возвратится со всею армиею…» ^[110]

План был блистательно нелеп: разбить неприятельский авангард небольшими силами егерей и казаков. Кто знает, вспомнились ли в тот момент Давыдову суворовские слова: «Я не умру, а он уже три сражения выиграет!» — но возможность выиграть первое сражение казалась ему совершенно реальной.

Не станем осуждать молодого офицера: в бою есть свой азарт, который кружит головы не только неопытным юнцам… В передовой цепи Давыдов увидел того самого урядника, который недавно столь резко его отчитал. Но сейчас, когда враг приближался, все чаще звучали выстрелы и было ясно, что боя не избежать, даже этот опытный воин чувствовал себя совсем по-иному. Поэтому, когда Денис предложил ему ударить на французов — мол, фланкеров немного, они сильно оторвались от своих, зато у нас пехота рядом, есть кому прикрыть и поддержать, — казак ответил согласием.

Урядник сорганизовал казаков, Давыдов — гусар и улан, которых в сторожевой цепи было по взводу, и все они дружно ударили на фланкеров.

Кавалерийский бой по своей природе стремителен и скоротечен, он длится лишь несколько минут. Сближаясь, всадники разряжают в противника оба своих пистолета, засовывают их обратно в седельные кобуры, ольстры, ибо на скаку перезарядить невозможно, и, обнажив сабли, врубаются в неприятельский строй, чтобы обменяться несколькими ударами — никакого фехтования быть не может, — а затем либо гонят врага, либо отступают сами…

Русские навалились на французов — и Денис впервые увидел, как сталь пластает человеческое тело. Он сам несколько раз рубанул и сам защитился от двух или трех сабельных ударов. Затем французы вдруг повернули вспять, а разгоряченные победой русские кавалеристы рванули за ними — туда, откуда надвигались главные силы неприятельской армии, от которых на помощь сбитым фланкерам спешил драгунский эскадрон. Заметив это, казаки, гусары и уланы повернули к лесу, но оказалось, что егеря, на которых рассчитывал Давыдов, уже ушли, выполняя им же переданный приказ. Блистательный план рухнул!

Драгуны атаковали, последовала новая схватка, и вот уже потрепанный русский отряд, понесший потери, поскакал прочь от превосходящего противника. Преследовать их драгуны не стали, французская армия все так же продолжала свое мерное движение вперед. Сбить неприятельский авангард оказалось гораздо сложнее, нежели это представлялось Денису.

Расстроенный второй неудачей за день, Давыдов поехал прочь, как вдруг заметил разъезд французских конно-егерей, устремившихся ему наперерез. Хлопнуло несколько выстрелов, один из них ранил лошадь Дениса, и она резко замедлила ход, так что француз успел даже ухватить гусара за шинель — но пуговица, на которую та была застегнута, оборвалась, и шинель стала трофеем неприятеля ^{55}. Тут лошадь упала, но в этот момент появились казаки — и Давыдов был спасен. Ему даже дали коня из-под убитого гусара, так что вскоре он возвратился к князю Багратиону, изрядно обеспокоенному судьбой своего исчезнувшего адъютанта.

Далее все завершилось более чем благополучно. Мало того что взамен утраченной шинели князь Петр Иванович отдал Давыдову свою кавказскую бурку — не в ней ли изображен он на лубочных картинках времен Отечественной войны? — Багратион еще и представил Дениса к награде.

По счастью, государь не таил на Давыдова зла — или опять Нарышкина словечко замолвила, а может, благодаря заботе князя Багратиона, в ту пору еще близкого ко двору, — и в апреле того же 1807 года он получил рескрипт о награждении его орденом Святого Владимира 4-й степени. В рескрипте заслуги Дениса расписаны были весьма красочно: «…вы посланы были с приказанием под картечными выстрелами, убита под вами лошадь и захвачены вы были в плен, но отбиты казаками…» ^[111]

Снова приходит сравнение с опальным поэтом Лермонтовым, которого Николай I несколько раз вычеркивал из списков награжденных за реальные дела.