Крымское ханство XIII–XV вв. - Василий Смирнов Страница 25

В эту же достопамятную эпоху в жизни Ногая мы видим его действующим в Крыму. Поразив Токту, Ногай, по свидетельству Рукн-эд-Дина Бейбарса, захватил его области, к числу которых принадлежали и земли Крымские, куда Ногай послал сына дочери своей собирать дань, наложенную на тамошних жителей. В приписке в рассказу арабского историка находится заметка, что Токта подарил Крым Ногаю[321]. Действительно, могло быть так, что Токта в пору своего благорасположения в Ногаю сделал ему такой подарок; но вскоре за этим произошел между ними раздор, и Ногай, победив своего патрона, простер свою властную руку на Крымский удел на двояком основании – и в силу дарственных прав на этот удел, полученных им от настоящего, законного хозяина земли, хана, и в качестве победителя, восторжествовавшего над своим неприятелем, опять-таки над ханом. Выше мы видели, что случилось с Актаджи, внуком Ногая, в Крыму, – как его пьяного умертвили там, и как Ногай двинул туда огромное войско, которое произвело погром и опустошение по всему полуострову[322]. В названной приписке в истории Бейбарса сказано, что в Крым отправились сперва Таз, зять Ногая, и эмир Алтыбарс с войском приблизительно в 4000 всадников, а полчища, посланные туда Ногаем, были предводительствуемы эмиром Маджи[323]. Естественно, что войска могли быть вверяемы Ногаем только людям, преданным ему. Очень может быть, что эта экспедиция состоялась именно с участием тех эмиров, которые бежали от Токты-хана и нашли покровительство у Ногая, так что самое водворение их на новых местах можно понимать в смысле вторжения их в Крым в сопровождении полчищ Ногая. Другой историк арабский, Эльмуфаддаль, говорит, что Ногай сам лично приходил в Крым чинить опустошение. При этом он сообщает причину описанного им погрома Судака. Историк тут несколько путается, но тем не менее в этой путанице проглядывает кое-что весьма правдоподобное, проливающее свет на тогдашнее состояние Крыма, подвластного татарам. Причиной нашествия татар, говорит Эльмуфаддаль, было то, что пошлины и другие доходы с Судака делились между четырьмя татарскими царями; что один из них был Токтай[324], тот самый, который находился в дружбе с властителем Египта, посылал к нему послов и подарки; и что цари, которые были соправителями его, обижали наместников его в том, что касалось причитавшихся ему доходов[325]. Неясность известий Эльмуфаддаля заключается в том, что он золотоордынских ханов везде титулует эпитетом «царь», в том числе и Ногая тоже называем царем, сидевшим на престоле Беркэ. Так как при этом стоит дата 1298–1299 гг., то не удивительно, что Ногай, разбивши Токту-хана и фактически захвативши в свои руки власть над целой Ордой, прослыл в чужих краях самостоятельным властителем наравне с прочими ханами Золотой Орды, по крайней мере на то время, пока сам не погиб во вторичном сражении с оправившимся Токтою в 1300 году. Но в таком случае кто же те четверо татарских царей, между которыми делились дани, собиравшиеся с Судака и других доходных местностей крымских, и к числу которых принадлежал царь, неясно обозначенный в арабском тексте и принимаемый за Токту-хана? Число четыре, встречающееся здесь у арабского историка, указывает на то, что под царями здесь надо разуметь именно четырех улусных эмиров, которые, по общему свидетельству историков, управляли всеми государственными делами в Орде. В Крыму сидели ханские наместники, сбиравшие дани, из которых известная доля отчислялась хану, а остальные доставались ближайшим его подручникам, четырем улусным эмирам. Что касается до обид, причинявшихся этим наместникам тетрархами, то Эльмуфаддаль тут, надо полагать, хотел изобразить административную и затем военную экзекуцию, произведенную Ногаем, когда последний, разбив Токту-хана, послал внука своего Актаджи в Крым собирать дани в свою собственную пользу, а прежний ханский наместник, естественно, должен был оставить свой пост, или же, не желая этого, должен был оказать вооруженное сопротивление агентам нового властителя, Ногая. Очень возможно, что этот строптивый наместник был тот самый Табук, или Таюк, о котором у нас была речь раньше[326].

В числе местностей, пострадавших от нападения полчищ Ногая в Крыму, упоминается, между прочим, Кырк-Иери, весьма замечательный географический пункт во времена утверждения там татарского владычества. Это была труднодоступная цитадель на той крутой скале, где ныне находятся лишь развалины жилищ обитателей позднейшего времени, мирных торговцев-караимов, да древнее кладбище, прославившееся в учено-археологическом мире, благодаря надгробным надписям, вызвавшим столько ученых соображений и пререканий. Теперь это местечко называется Чуфут-Калэ – «Жидовская крепость», «Жидовский городок»; прежнее же его название возбуждает нескончаемые сомнения и разные толкования. Произношение его имени в исторических памятниках, где встречаем о нем упоминание, до крайности разнообразно: оно звучит, следуя хронологическому порядку этих памятников, так: Керкри (у Абульфеды, XIV в.), Каркери (у Шильтбергера, XV в.), Киркель, Kirkiel (у польских писателей), Керкиард, Cherkiarde (у Барбаро, XV в.), Керкер, Chercher (у Контарини, XV в.), Киркеры и Киркер (в Литовских грамотах, XV в.), Крикъер (у караимского раввина, XV в.), Херхиард (в сочинении о татарах неизвестного автора, XVII в.), Кыркор, Кирькор, Киркор, Киркир (в русских грамотах). Все эти варианты можно видеть в «Крымском Сборнике» Кеппена[327]. В том же Сборнике сделано замечание, что последняя, русская форма – Кыркор или Киркор, находится у Карамзина, который дважды упоминает о Кыркоре на основании Дел Крымских, хранящихся в московском архиве МИД впервые под 1521 годом и потом десятью годами позже[328]. Но в Делах Крымских о Кыркоре упоминается, и даже довольно часто, гораздо ранее. В грамоте Колычева от июня 27 1492 года говорится: «Да сам, государь, царь (Менгли-Герай) поехал на третей день в Кыркор, а мне велел на собою быти и с казною. Да приехав, государь, в Кыркор, велел ми у себя быти назавтрее в вечере»[329]. В январе 1493 года Костя Заболотцкий доносил в Москву: «Приехали есми, государь, в Орду на Козмодемьянов день, а царь был в Кирькоре, а посол был королев в Орде князь Иван Глиньской; а хотел царь посла королева отпустити часа тово, и царь нам велел с Лобаном в Кыркоре у себя быти… А мне, государь, царь с собою итти не велел, а велел ми жити без себя в Кыркоре»[330]. Он же опять передает речи Менгли-Герая, который между прочим сказал: «И яз посла из Кыркора отпустил, а быти ему у меня поиману в новом городке»[331]. Насчет того же литовского посла уже сам Менгли-Герай пишет Великому князю Ивану Васильевичу в своем ярлыке от 1 сентября 1493 года: «Которой посол пришел, и яз его поимав, крепить велел, и до сих мест в городе в нашем в Кыркоре в крепи»[332]. Константин Заболотцкий подтверждает вышеприведенный факт в своей грамоте того же года, говоря: «И царь, государь, с моих речей того Леза поимал и посадил его в Кыркоре и людей его перепродал»[333]. В наказе Звенцу от 11 октября 1496 года, в числе обид и покраж, причиненных крымцами русским, значится между прочим: «Да киркирского наместника сын Мамышев взял у великого князя людей силою за пошлиною две однорятки, да два сагадака, да полотно, да двадцать стрел»[334]. В августе 1500 года Иван Кубенский доносил великому князю: «Да Ебага улан привел, государь, к Менгли-Гирею царю царевича Менглишика Ягубова… и нонеча, государь, тот царевич скован сидит в Кыркоре»[335].