Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова Страница 25

Как жалел потом Артемий, что не позволил ему Шереметев врубиться вместе с драгунами в шведскую конницу, что не получил ран в великой сече! Но он понимал, что его роль была неизмеримо важнее: он вовремя доставлял указы и повеления царя Шереметеву. Вовремя привозил и записки фельдмаршала царю. Под Артемием убили коня, он на всём скаку вылетел из седла, но Бог его хранил — ни одной раны не получил он в Полтавской битве. И его заслуга была оценена очень высоко и по праву: его наградили медалью, выдали полугодовое жалованье. Зато позже он мог во всех подробностях восстановить в памяти великое сражение и похвалиться перед самим собой, что ни разу холодок страха не заполз в его сердце. Наоборот, во всё время испытаний он чувствовал необыкновенный азарт, его тянуло в гущу битвы, и он хватался за палаш и крутил в руках тяжёлую пищаль.

Карл ушёл, и это тревожило Петра больше всего. Шведской армии уже не существовало, она стала толпой бегущих паникёров, спасалась как могла, но откатывалась и откатывалась всё дальше на запад. Конница русских преследовала её по пятам. Все обозы были брошены и достались русским, впереди стремительно бежал с Мазепой сам Карл. У Переволочны шведы достигли реки — широкая и полноводная, главная река Украины, Днепр, задержала движение.

Все переправы здесь были уничтожены русскими задолго до Полтавского сражения, лишь несколько лодок удалось сыскать у крестьян для короля и его приближённых.

Карл поручил командование генералу Левенгаупту и переправился через Днепр. Вслед за ним плыли шведы, кто на плоту, кто на доске, кто просто вплавь. Но один за другим на середине Днепра уходили под воду бегущие. Река поглощала смельчаков.

Однако лодки с королём, Мазепой и некоторыми приближёнными пристали к противоположному берегу, где короля уже ждала карета. Но Карл потребовал повернуть не на запад, чтобы продолжать движение вместе с армией, — он велел ехать на юг, к Бендерам, к турецким владениям. Армия осталась одна, без короля. Едва, усталая и голодная, она расположилась на отдых, как к Переволочне подошёл корпус светлейшего князя Меншикова. Шведов всё ещё было 16 тысяч, а русский корпус насчитывал всего 9 тысяч человек.

Меншиков не испугался преимущества врага в живой силе. Он отправил к Левенгаупту барабанщика — безоговорочная капитуляция всей армии или полное уничтожение. Левенгаупт, брошенный своим королём на произвол судьбы, не решился вступить в бой. Вся шведская армия сдалась Меншикову.

Пётр прибыл к Переволочне через несколько дней. Светлейший доложил, что в плен сдались 16 295 шведов. И царь тут же отправил Шереметеву указ: «Изволь прислать к нам 500 лошадей с телегами, на которых довести до обозу неприятельское ружьё и амуницию».

Тридцать две тысячи человек повёл Карл в Россию. Триста человек вместе с ним и Мазепой уцелели после Полтавской битвы...

Пётр приказал Меншикову срочно отправить в Москву повеление: «По получении сего сделайте тотчас монету серебряную весом в десять фунтов, а на ней велите вырезать Иуду, на осине повесившегося, и внизу тридцать серебреников лежащих и при них мешочек, а назади надпись против сего: «Треклят сын погибельный Иуда ещё за сребролюбие давится». И к той монете сделав цепь в два фунта, пришлите к нам на нарочной почте немедленно».

Больно ударила по Петру измена Мазепы, если он даже решил наградить его этой медалью, он всё ещё не потерял надежды, что Мазепа вместе с Карлом будет схвачен или выдан Петру турками.

Но получить такую медаль Мазепе не было суждено. Он добрался до Бендер вместе с Карлом, но вскоре умер. Ходили слухи, что он не выдержал измены; зная нрав Петра, понимал, что всё равно не уйдёт от кары, и отравился.

Особенно радовало Петра, что «из нашей пехоты токмо одна линия, в которой десять тысяч обреталось, с неприятелем в бою была, а другая до того бою не дошла, ибо неприятели, будучи от нашей первой линии опровергнуты, побежали и тако побиты». Теперь он мог быть спокоен за свои приобретения в Прибалтике и в самом Петербурге. Поэтому даже князю-кесарю Ромодановскому он написал, как всегда, в шутливой ироничной манере: «Ныне уже без сумнения желание вашего величества, еже иметь резиденцию вам в Петербурхе, совершилось через конечный упадок неприятеля».

Европа замерла в ужасе. На историческую арену выходила новая сильнейшая держава.

Артемий Волынский со всей русской армией переживал период восторженного упоения победой. Подсчитывались огромные трофеи, выдавались награды, топтались шведские знамёна и штандарты. Но в разгар торжеств, когда Артемий с особым ликованием поглядывал на золотую медаль, утверждённую на его груди, и тратил полугодовое жалованье, выданное за викторию в Полтаве, услышал он и другую весть. Царь готовился к новой войне, на этот раз в Прибалтике, на этот раз к северу, чтобы закрепить успехи, достигнутые на юге.

Золотая медаль на груди Артемия знатно отмечала его среди всех офицеров и солдат: на лицевой стороне был изображён нагрудный портрет Петра, а на обороте — сражение под Полтавой с надписью: «За Полтавскую баталию». Артемий с гордостью носил медаль, постоянно приказывал Федоту держать её в опрятности и думал уже, что военная его судьба более не даст ему возможности блеснуть доблестью и мужеством. Но впереди у него было столько этих возможностей, что, вспоминая времена Полтавской баталии, он только восторженно разводил руками — как он был молод, как наивен. Ему было всего восемнадцать лет...

И в это время пришёл к фельдмаршалу Шереметеву странный указ от царя. Даже не указ, а просьба. Артемий читал этот указ и изумлялся: никто не догадался почесть личное участие царя в кампании за подвиг, никто не предложил ему повышение в чине. Бедному Петру пришлось обратиться к фельдмаршалу с просьбой отметить и его заслуги перед Отечеством.

«Господин фельдмаршал, — писал полковник Пётр Шереметеву, — прошу, дабы вы рекомендовали государям нашим обоим о моей службе, чтоб за оную пожалован был чином контр-адмиралом или шаунбейнахтом, а здесь в войске ранг, а не чин старшего генерал-лейтенанта. И о первом, как к вам с Москвы указ послан будет, тогда б и к адмиралу о том моём чине указ послан был же от их величеств».

Артемий с недоумением обратил глаза к Борису Петровичу. Как это, что это ещё за величества, коли сам царь Пётр и есть только один Его царское величество...

— Шутить изволит полковник Питер, — рассмеялся Шереметев. — Возвёл, вишь, Фёдора Юрьевича Ромодановского в чин князя-кесаря да и Ивана Ивановича Бутурлина сделал величеством. А Иван Иванович — судья приказа земских дел. — И, помолчав, добавил: — Все ли государи бывали так небрежны к себе? Не делает указу: «Присвоить мне чин», — а просит нижайше. А ему уж полагается чин фельдмаршала, поелику сам всю баталию полтавскую планировал и произвёл. Мы же только помогали ему...

И Артемий писал от имени Шереметева, чтобы просимые указы исполнили. Ромодановский не преминул срочной почтой сообщить, что полковник Питер просимыми чинами пожалован «за храбрые кавалерские подвиги и в делах воинских мужественное искусство». Не замедлил ответить согласием на просьбу царя и Иван Иванович Бутурлин.