Странники войны. Воспоминания детей писателей. 1941-1944 - Наталья Громова Страница 25

Константин Павлович Ротов. Нач. 1930-х. Фото И. Ильфа

Клара Абрамовна Розенгольц, бабушка Ёлки. Кон. 1940-х

Днем за кустиками нас обливали водой, нагретой на солнце в тазиках. В жаркие дни водили на речку. Мы выходили на крутой берег, смотрели на купающихся, спускались по тропинке на пляж, валялись в песке, гонялись за стрекозами, бултыхались в воде, но плавать нас почему-то не научили.

Еще нас водили есть клубнику на какую-то дачу, где были парники и росло много флоксов. Садились на лавочку и скромно ждали, когда принесут ягоды. Однажды нам с Иркой дали одну тарелку клубники на двоих, разделив ее ложкой пополам, и мы подрались. Я быстро съела свою долю, а Ирка облизывала ягодки и строила рожи. Я не выдержала и стукнула по тарелке, так что все ягоды разлетелись.

Мы все время что-то выдумывали. Однажды разделись догола, обмазались сажей от кувшинов, в которых грели воду, и, как негритята, отправились на станцию. Все смотрели с удивлением, по дороге нас узнали и отправили домой. В другой раз мы захотели денег и вышли за калитку с огромным эмалированным чайником и стаканом. Всем прохожим предлагали купить воду, уговаривали, люди улыбались и отказывались. Тогда мы нарвали цветов и стали предлагать букеты. Опять все улыбались, но никто ничего не брал. На свою беду, мимо нашей калитки шла девочка с бидоном для керосина, и в руках у нее был желанный рубль. Ирка выхватила рубль, а мы всучили девочке букет. На ее крик сбежались взрослые и отодрали нас.

Больше всех с нами занимались Константин Павлович Ротов и моя бабушка. Они ходили с нами гулять на поле аэродрома, и мы смотрели, как взлетают самолеты и прыгают парашютисты. Как-то мы заблудились в лесу и всё шли, шли на солнечный лучик, наконец вышли на незнакомую опушку, где встретили слепых, которые привели нас домой. Это было невероятно, все над нами смеялись.

Борис Левин. Сер. 1930-х

Евгений Петров и Борис Левин. Клязьма, сер. 1930-х. Фото И. Ильфа

У Петьки тоже была бабушка, которая любила его кормить. «Петя! Петя! Ручки мыть!» – кричала она. Однажды она выбежала за ним с горшочком пшенной каши: «Ну, Петя, хоть ложечку», – но вместо него подбежали мы с открытыми ртами, и она поочередно кормила нас потрясающе вкусной кашей, желтой, рассыпчатой, сладкой, как гоголь-моголь. Кстати, гоголь-моголем нас кормили часто. Молоком нас поили от козы, которая щипала травку на соседнем участке. Однажды мы ее накормили папиросами.

Я жила с бабушкой и няней, часто к нам приезжал папа. Он жил в комнате, где было мало солнца. Там стояли железная кровать, накрытая зеленоватым одеялом, письменный стол и корзинка для бумаг. Когда он появлялся, мы все очень радовались, а я особенно, и вылезала с ним на крышу, на зависть Петьке и Ирке, но папа их тут же звал. Они мчались как угорелые к нам наверх, и мы уже все вместе сидели и ели картошку в мундире. Мама приезжала редко – она много работала и говорила, что не любит дачу и дач вообще, ей нужен простор. Она ездила под Рязань к своей подруге рисовать.

Мой папа был добрый, грустный и смелый. Он был участник Гражданской войны. Как-то к нам ночью залезли грабители, и он единственный выбежал на шум, выстрелил из пистолета в воздух и спугнул их. С Ильфом у них была такая игра: «Среди кого больше мерзавцев – у партийных или беспартийных». Когда Ильф вспоминал очередного мерзавца партийного, он мчался наверх, а когда папа беспартийного, то бежал вниз со словами: «А этот?»

Во время финской войны папа был спецкорреспондентом «Правды» на севере Карелии и погиб в бою под Суоми-Сальме вместе с Сергеем Диковским, тоже корреспондентом и писателем. В этом бою погибла почти вся дивизия. Тогда было написано стихотворение Евгения Долматовского:

Мороз был трескуч, и огонь был гневен,

Ужели мы встретиться не должны,

Сережа Диковский и Боря Левин,

В шесть часов вечера после войны…

Папа и Константин Павлович ходили на даче одно время в полосатых футболках, Ильф обычно в коричневых брюках и рубашке, его жена Мария Николаевна – в однотонном сарафане. А Валя Петрова часто носила кремовую кофточку и темно-синие расклешенные брюки на груди с якорем, от которого на спину спускались лямки. Это было очень модно. Петров же с утра ходил в пижаме, но не такой мешковатой, как носят в поездах, а в красивой, видимо заграничной, в полосочку, с воротником шалью, и подпоясывался шнурком. Сам он был высокий, стройный, смуглый, с темными прямыми волосами. У него было узкое лицо с высокими скулами и узкие глаза. Что-то в нем было от индейца. Мы, дети, были ему неинтересны.

Екатерина Борисовна Ротова. 1936

Евгений Петров. 1-я пол. 1930-х. Фото И. Ильфа

Вообще все они, я имею в виду наших пап, были всегда подтянутые, одежда сидела на них хорошо.

Екатерину Борисовну Ротову я запомнила в светлых платьях с яркими цветами и с красным маникюром, который меня поразил. Я думала, что это у нее одной такие ногти. Как-то мы ехали на дачу, и на перроне, при посадке в электричку, была давка. Вдруг в толпе мелькнули красные ногти, я радостно кинулась в ту сторону, но, конечно, это была не она.

Мама носила чаще всего полотняные платья. Я хорошо запомнила одно – светло-серое с небольшой синенькой вышивкой крестиком.

В середине тридцатых годов на даче часто бывал Валентин Катаев, Петькин дядя, с женой Эстер, светло-рыжей хрупкой красавицей с зеленоватыми, чуть раскосыми глазами, всегда смеющейся, приветливой. Она мне очень нравилась, а через некоторое время Эстер пополнела, и я в недоумении толкала ее в живот, спрашивая: «Эстерка, почему ты такая?»

Вскоре она родила девочку. На радостях Катаев подарил Петьке велосипед – черный, лакированный, с кожаным седлом и педалями, как каучуковые подошвы. Потрясающий. Ирка тут же закричала: «Папа, я хочу, я хочу!» – «Ирочка, у меня нет денег». – «Как нет?» И она сказала: «Я знаю, что есть и где лежат». И мы все побежали за ней. Ирка открыла ящик письменного стола, там в углу лежали деньги.