Гардемарины. Закон парности - Нина Соротокина Страница 25

Глубокая заинтересованность князя его рассказом, сделанным не без вдохновенья, частично примирила пана с жизнью, и на полнокровных губах его появилось подобие улыбки.

— Все понял, — поблагодарил Никита. — Вопрос один: кто вам дал этот план?

Выражение лица пана тут же усложнилось, в глазах появился чрезвычайно хитрый блеск.

— Это не мое дело, панове. Скажем, так, мне сделали услугу — тайную, и я делаю услугу — тоже тайную. Я вам отдал план, а теперь отряхиваю руки, — он очень выразительно продемонстрировал названный жест. — Не желаете ли купить чего? Вяленая фига, привезли намедни. Очень добротная фига. Она, конечно, прошлогоднего урожая, но турки умеют хранить продукты, это я вам точно говорю.

Никита понял, что больше от пана Быдожского он ничего не добьется, да и не надо спрашивать, теперь источником знаний для него должен был стать выкрашенный в розовую краску дом с мезонином.

Гаврила нетерпеливо прохаживался рядом с каретой.

— Ну, слава Богу. А я уж волноваться начал. Что скажете, Никита Григорьевич?

— Поехали.

Конечно, Гаврила приклеился как банный лист и в дороге выведал у барина все подробности. До моста через Варну добрались благополучно, хоть потратили на это втрое больше времени, чем предполагали.

По мере приближения к костелу Св. Малгожаты волнение Никиты все увеличивалось. Еще пятнадцать минут, и конец тайне. С детства он ненавидел всяческие секреты. Ему казалось, что все таинственное, загадочное, непостижимое уму не более чем хитрые придумки взрослых, некая игра, в которой заранее договорились соблюдать нелепые правила. Умный человек должен стыдиться каких бы то ни было тайн и на поставленный вопрос отвечать четко, честно и прямо. Однако таинственный свет в глазах пана Быдожского отнюдь не раздражал. Более того, Оленев радовался, что все идет точно по плану, все без задержек, без обмана… Кроме разве что… чего? Никита попытался вспомнить, что ему так не понравилось в конторе пана Быдожского? Какая-то мелкая, но важная деталь… Ах, да… Записка, среди насаженных на спицу бумаг, была второй снизу. А это значит, что нацепили ее на металлический стержень давно. А поди разберись, как давно, вчера вечером или на прошлой неделе?

Приехали, цифра 1677 слепила глаза. Узкий проулок был безлюден.

— Гаврила, останься в карете. Вот часы, — он отцепил от камзола цепочку часов. — Если через пятнадцать минут меня не будет, иди в дом.

Гаврила так и впился глазами в циферблат, словно пытаясь подогнать время. Дом был небольшой, но принадлежал он человеку с достатком. Толстая дубовая дверь была украшена бронзовым кольцом с львиной мордой, над розовым мезонином высился замысловатый каменный кокошник. За невысокой оградой плотно росли кусты, далее виднелись рослые яблони.

Никита взялся за ручку и постучал, как было велено — три сильных удара, два легких. Подождал — никакого ответа. Постучал еще раз.

Сердце его тревожно забилось в такт условленных стуков. Вы что, заснули, судари мои? Он осторожно нажал на дверь, и она, против ожидания, мягко подалась под его рукой. Он медлил зайти внутрь, куда его безмолвно приглашали зайти. Может быть, они из окна увидели его карету и решили обойтись без детской игры — условных стуков. Кто эти люди? Никита оглянулся на карету. Гаврила прижал к стеклу взволнованное лицо. Солдат на козлах невозмутимо курил трубку.

Что за ребячество, в самом деле? Он поправил шпагу на боку и широко отворил дверь. Тишина резала слух. Он очутился в большой прихожей, освещенной рассеянным светом, идущим через длинное окно под потолком. На второй этаж шла лестница без перил, направо, налево и прямо — закрытые двери. Никита выбрал левую. Эта была столовая. Дубовый, не покрытый скатертью стол, стулья голландского фасону с высокими резными спинками, на полках фаянсовая и медная посуда. Понять, трапезничали здесь сегодня или нет, было невозможно, чистота помещения была безукоризненна.

Тишина дома вдруг окрасилась еле заметным звуком, он не был похож на шаги или бытовую возню, скажем на кухне, звук этот принадлежал скорее не дому, а саду, словно ветер неловко зацепился за ветку осины и она зашептала обиженно. От напряженного внимания Никите показалось, что у, него заложило уши. Вот опять… Нет, это не из сада, это из дома, и звук уже другой. Ребенок всхлипнул или котенок? Детский какой-то звук… А может, это Мелитриса?

Он решительно бросился в прихожую, рванулся к противоположной двери. Она не открывалась. Звук явно шел оттуда, причем было похоже, что дверь не заперта, ее кто-то держал изнутри.

— Откройте дверь, сударь! — заорал Никита, выхватывая шпагу и с силой ударяя в дверь плечом.

Дверь поддалась неохотно, оставляя на полу размазанный, темный след. Господи, да это кровь! Никита протиснулся в комнату.

Лежащий у двери был мертв. Он сидел раскинув ноги, все еще привалившись спиной к двери. От усилий Никиты фигура его завалилась набок. Средних лет, без парика, волосы черные, костюм богатый, но хорошо ношенный. Обедневшие графы часто рядятся в эдакие камзолы и рубахи с выношенными брюссельскими кружевами. Огнестрельные раны две, наверное, одна смертельная. Впрочем, он не врач. Что теперь делать-то? Ведь труп…

В этот момент опять раздался тот же звук, где-то совсем рядом. Никита осмотрелся и увидел торчащие из-за канапе ноги: непомерно длинные ноги в сапогах. Стонет, значит, жив!

Это был молодой мужчина в ярком, шнурками украшенном камзоле. Залитый кровью парик сполз на ухо, обозначив рану на голове, рядом валялся разбитый пополам табурет. Очевидно, он послужил боевым оружием защиты, а может, возмездия. На уровне своей головы Никита заметил вошедший в штукатурку по самую рукоятку кинжал с блестящей гардой.

— Ба-а-тюшки-святы… — услышал он за спиной осипший от волнения голос Гаврилы. — Это что же здесь такое деется? Вы-то живы?

— Умер! — яростно крикнул Никита. — Этого человека надо привести в чувство. — И пошел к двери.

Надобно обследовать дом до конца. Он бегом взбежал по лестнице на второй этаж. Маленький коридор, туалетная, далее дверь в спальню. В этой уютной комнате обитала женщина. На туалетном столике дорожный ларец, полный пилок, щеток для волос, щеточек для бровей, круглая перламутровая мушечница, ароматник, шелковый веер с пейзажами, на стуле сетка для волос, на кровати с балдахином у изголовья шляпка — высокое сооружение из кружев, лент, цветов и бабочек, дрожащих на тонких спиралях… Обычно вещи и одежда, забытая на спинке стула, говорят о хозяине или хозяйке больше, чем они могли бы или хотели рассказать. Эти вещи были безлики, то есть они принадлежали какой-то другой женщине, не Мелитрисе. Разве носила она когда-нибудь эти словно с французских мод сошедшие платья и шляпки? Он открыл плетеную корзину, она была полна тонкого, шелком вышитого белья. А может быть, он совсем не знает Мелитрисы? Кто поймет женщин? В душе его уже шевелилось и набухало ревнивое чувство. Кто покупал ей эти красивые, дорогие безделицы? И какое право имел он их покупать?

В состоянии растерянности и обиды он спустился на первый этаж. Раненый уже открыл глаза. Рядом с его головой стоял знаменитый Гаврилов сак, лекарств в нем было — на слона. В комнате пахло нашатырем. Гаврила стоял на коленях и быстрыми, точными движениями обрабатывал рану. Глаза незнакомца были мутными и злыми.