Абу Нувас - Бетси Шидфар Страница 25

— Да, да, — ответил Валиба. — К тому же в Благородном Коране говорится: «Не ешьте на золоте и серебре», а наш хозяин подает своим гостям — тем, что поважнее и побогаче, — еду в серебряных блюдах. Не пировать ему в раю с бедняками.

— Ибо, — подхватил Хасан, — указано: «Большая часть обитателей рая — бедняки, а большая часть обитателей ада — женщины». Но я не прочь оказаться в обществе обитателей ада, и пусть все благочестивые остаются в райских кущах, как я сказал в своих стихах: «Отправляйся в кущи рая и оставь меня в аду».

Валиба приложил палец к губам.

В это время слуги стали вносить еду — жареных индеек и фазанов, ароматный рис, дымящийся на огромных блюдах, которые с трудом несли по трое поваров, мягкие лепешки, подливу в фарфоровых чашках. По залу разнесся аромат жареного мяса, шафрана, пряностей, свежевыпеченного хлеба.

— Вот где высшие блага, ниспосланные Аллахом, — вздохнул Валиба, разламывая пшеничную лепешку и погружая ее в подливку. — Эти блага поистине вечны и непреходящи, но обладателем их не всегда бывает праведник!

Хасан молча ел, не глядя по сторонам. Он машинально разламывал лепешку на мелкие куски, как того требовал обычай, подбирал ими подливку, обглодал куриную ногу, которую подал ему Валиба.

Невольники убрали остатки еды со столиков, принесли большие медные тазы для омовения рук, поставили шербет, фрукты и сладости. Вдруг Хасан, погруженный в полудремоту, услышал свое имя. С верхнего конца ковра его окликал хозяин дома. Его Круглое лицо Иджли лоснилось и, казалось, стало еще круглее и жирнее.

— Почтенный Абу Али, — обратился он к юноше, — мы слышали, что ты, хотя еще молод, но богато одарен Аллахом. Не прочтешь ли ты что-нибудь из сложенных тобой стихов?

Хотя Хасан ждал этого, у него засосало под ложечкой. Не очень хотелось читать свои стихи сейчас, когда немного утихла тоска и голова слегка кружилась от сытости. Но отказаться было нельзя — надо платить за свежие лепешки и душистый рис. Он стремительно поднялся и, немного отойдя, прикрыл глаза, чтобы не видеть Иджли. Усилием воли изгнав из памяти даже воспоминание о нем, начал:

— О ты, кто упрекает меня за вино — ты не друг мне!

Не брани меня за сестру души моей,

Не брани меня за напиток, что очаровал меня,

Показав истину в одеянии лжи!

Он читал нараспев тем напевом, которым сказители читают стихи древних, и от строки к строке собственные стихи все больше захватывали его.

Когда он кончил, все молчали еще несколько секунд, потом зашумели, громко выражая восторг. Иджли хлопнул в ладоши: на его среднем пальце загорелся темным огнем большой рубин. Глаза Хасана невольно остановились на камне — вот бы получить этот перстень! Если его продать, можно жить безбедно несколько месяцев. Но Иджли крикнул:

— Эй, Ахмад, принеси тот кошелек, что я приготовил утром, и вручи этому молодому поэту — он развеселил и утешил нас.

Вошел чернокожий невольник, такой же надменный, круглолицый и жирный, как и его хозяин. Подойдя к Хасану, он, даже не поклонившись, не отдал, а как-то сунул ему тощий кошелек, в котором звенело несколько монет. Хасан с удивлением смотрел на хозяйский дар; он видел, что Валиба беспокойно ерзает на ковре, опасаясь какой-нибудь выходки ученика. Внезапно Хасану стало весело. Он усмехнулся, с глубоким поклоном принял кошелек из рук испуганно отступившего невольника, а потом очень вежливо обратился к хозяину:

— О почтенный господин, твоя награда так щедра, что я сочту себя наблагодарным, если не воздам жемчугом моих стихов за серебро твоего кошелька.

Хозяин милостиво кивнул:

— Мы слушаем тебя!

Валиба, не ожидая ничего доброго, изо всей силы потянул Хасана за полу, так что он пошатнулся. Но выдернул одежду из рук учителя, выпрямился и начал:

— О достойнейший, я вижу твое лицо, подобное круглой луне,

Я вижу твой полный стан, хотя кошелек твой худ.

И я не знаю, на что годится твое лицо.

Господь сотворил тебя, но забыл посыпать сахаром или посолить.

Видеть тебя тяжелее, чем сдвинуть гору Сахлан,

А твое лицо подходит больше всего для того, чтобы нагадить на него.

Не обращая внимания на поднявшийся шум, Хасан подхватил учителя и быстро вышел, отталкивая сбежавшихся слуг. Акиф не решился приказать своим стражникам задержать или избить гостя — он знал, что только подольет масла в огонь. Все равно завтра все в Басре будут знать эти стихи, ведь кто-нибудь из присутствующих обязательно проговорится: среди гостей немало его врагов, даже сейчас он слышит приглушенные смешки.

— Проклятый поэт, он испортил нам пир и беседу! — говорили Акифу сидящие с ним рядом друзья, а он, скрывая злость и досаду, старался успокоить присутствующих:

— Садитесь, достойные гости, пусть вас не смущает лай одного из басрийских псов, платящих злом за добро! Сейчас я прикажу своим танцовщицам, и они повеселят вас своей пляской.

Чтобы замять скандал, Акиф приказал евнуху привести Якут — прославленную танцовщицу, купленную им за пять тысяч дирхемов, которую он никогда не показывал раньше. Пир продолжался.

Тем временем Хасан, — он все же опасался, что хозяин пошлет вслед за ним дюжих нубийцев, — быстро шел по улице и почти тащил за собой Валибу. Старый поэт задыхался и кашлял так, что текли слезы.

— Погоди! — наконец сказал он. — Если ты проявил храбрость льва, не примешивай к ней трусости зайца. Если Акиф захочет отомстить нам, он сделает это в любое время. Он сможет послать слуг с палками к тебе домой, они будут ждать тебя там. Если ты не появишься, они вернутся к хозяину. Пойдем к Халафу, там никто не будет искать тебя.

Кровь бросилась в лицо Хасану, стало трудно дышать, глаза будто вылезли из орбит.

— Что с тобой? — испуганно спросил Валиба, посмотрев на ученика. — Ты весь красный, может быть, у тебя лихорадка?

Испуг Валибы развеселил Хасана, он перевел дух и усмехнулся:

— Нет, учитель, просто мне показалось, что у меня в руках толстая палка вроде пастушеской и я раскроил ею череп этому жирному барану.

— Пойдем скорее, — поторопил его Валиба. Теперь в его голосе слышалась жалость. — Халаф, наверное, скоро вернется, ведь у него есть мул, он не должен ходить пешком, как мы, жалкие грешники, прогневавшие Аллаха своим длинным языком.

Но Хасан все стоял, у него дрожали колени. Он не боялся уже, что на него нападут здоровенные невольники Акифа, его вдруг охватила слабость, тошнота подкатила к горлу. Валиба взял ученика за руку и почти насильно потащил его улице.

Очнулся Хасан только в доме Халафа аль-Ахмара. Он будто увидел себя со стороны — тощий невысокий человечек с реденькой бородкой и жидкими усами, в неприглядном кафтане, мнящий о себе невесть что. Пора бы смириться, признать свое ничтожество, не вести себя, как драчливая перепелка. Смех берет смотреть, как эта крошечная птичка, топорща перышки, бросается в драку. Хасану казалось, что он очень похож на перепелку, взъерошившую серое оперение.