Русский бунт навеки. 500 лет Гражданской войны - Дмитрий Тараторин Страница 25

Известно, что он как-то заявил генералу Рауху: «Ныне осталось всего три добрых пруссака, — это я, вы, любезный Раух, и Шнейдер».

Попытки сына его Александра II произвести в России передовые, по его мнению, реформы, закономерно завершились гибелью «царя-освободителя». Он тоже не знал своей страны, не понимал ее души, ее миссии.

Кроме того, свинцовой стеной и от народа, и от образованного общества отделяла последних Романовых ими же порожденная бюрократия. За ошибки и преступления предков сполна рассчитался царь-страстотерпец, последний Российский Император.

В его правление отмечалось 300-летие Дома Романовых. И самое время было осознать, что династия эта получила власть волею Всея Земли и Церкви. То есть, их легитимность принципиально отличалась от той, что была у Рюриковичей. Для них Русь была вотчиной, с незапамятных времен переходившей поначалу дробно, а потом в целом, из рук в руки в рамках одного рода.

Власть Романовых исторически основывалась на выборе, сделанном однажды народом (как единым всесословным организмом) и Православной Церковью. Поэтому попытка эмансипироваться от них, отказ соотносить свои действия с их мнением были самой натуральной узурпацией власти. А уж последовавшее затем закрепощение крестьян и Церкви и вовсе порождало внутренний конфликт, который без покаяния Романовых, ничем иным кроме революции разрешиться не мог.

Петр I — тотальный разрушитель традиционного порядка, хотел, как уже отмечалось, сформировать для своей европейского образца, абсолютной монархии новую социальную базу — вестернизированное служилое сословие.

Но дворянство в результате серии революционных выступлений, в течении XVIII века освобождается от всяких обязательств перед троном и страной. Оно перестает быть опорой для Романовых. И, таким образом, они лишаются ее вовсе.

Ведь, корыстная, неэффективная, в значительной части своей состоящая из нерусских людей российская бюрократия была и есть формация абсолютно чуждая интересам всех сословий в целом и каждого в отдельности.

Она, в отличие, о служилого люда есть механизм, сконструированный для определенной нужды, а не часть национального организма. Бюрократический механизм состоит из андроидов.

Но за счет инерции народных масс и наработанного чисто силового потенциала власть продержалась (в социальном смысле) буквально в воздухе все XIX столетие.

Судьба Николая II — трагедия Всея Руси. Он абсолютно искренне стремился сделать самодержавие более народным и православным. Даже загадочная фигура Распутина — одно из ярких тому свидетельств.

Николай действительно жаждал восстановить разорванную связь царя с народом. Потому, кстати, и недолюбливал предка своего Петра I, чему имеются вполне авторитетные свидетельства. Но, безоглядно нырнув в омут «распутинщины», надеясь причаститься глубинной народной святости, он только усугубил ситуацию.

Отец Сергий Булгаков писал: «Это был — позор, позор России и царской семьи, и именно как позор переживался всеми любящими царя и ему преданными. И вместе с тем это роковое влияние никак нельзя было ни защищать, ни оправдывать, ибо все чувствовали здесь руку дьявола. Про себя я Государя за Распутина был готов еще больше любить, и теперь вменяю ему в актив, что при нем возможен был Распутин, но не такой, какой он был в действительности, но как постулат народного святого и пророка при Царе. Царь взыскал пророка, говорил я себе не раз, и его ли вина, если вместо пророка он встретил хлыста. В этом трагическая вина слабости Церкви, интеллигенции, чиновничества, всей России. Но что этот царь в наши сухие и маловерные дни возвысился до этой мечты, смирился до послушания этому «Другу» (как в трагическом ослеплении зовет его Царица), это величественно, это — знаменательно и пророчественно. Если Распутин грех, то — всей русской Церкви и всей России, но зато и самая мысль о святом старце, водителе монарха, могла родиться только в России, в сердце царевом. И чем возвышеннее здание, тем ужаснее падение. Таково действительное значение Распутинства в общей экономии духовной жизни русского народа. Но тогда это был страшный тупик русской жизни и самое страшное орудие в руках революции».

Гражданская шла к тому времени уже три с половиной века. Началась она еще до Романовых мечтой о праведном Третьем Риме и завершилась падением в разврат первого. Но тотальный декаданс для каждой Империи неизбежно завершается нашествием варваров. Их приход возвещали и приветствовали поэты «Серебряного века» и они не замедлили явиться.

Но был ли способ остановить их и отбросить. «Ничто не потеряно, пока не потеряно все», — говорил Курцио Малапарте. И шанс спасти Самодержавие был даже в последние годы Империи. Требовалось только всерьез взяться за реализацию триединой формулы Уварова.

А в той ситуации это означало — созыв Поместного Собора, восстановление Патриаршества и слияние с народом через «раскрепощенную» Церковь, а не через Распутина. А в народе немал был процент тех, кто готов был, и тогда отдать «жизнь за Царя».

Характерно заявление некоего крестьянина в ходе церковных дискуссий уже после отречения государя: «Нет у нас больше царя-батюшки, которого мы любили. А потому как Синод любить невозможно, мы крестьяне, хотим, чтобы был патриарх».

Но парадокс был в том, что сделав православное священство чуть ли ни разновидностью государственных служащих и подорвав, тем самым, доверие к нему у значительной части народа, Романовы и сами оказались в ситуации «духовного голода». И Николай попытался удовлетворить его при помощи не без оснований обвинявшегося в хлыстовстве Распутина.

Митрополит Вениамин (Федченков) писал: «И хотя цари не были безбожниками, а иные были даже весьма религиозными, связь с духовенством у них была надорвана. Например, нельзя было представить себе, чтобы царь или царица запросто, с любовью и сердечным почтением могли пригласить даже Санкт-Петербургского митрополита к себе в гости, для задушевной беседы или даже для государственного совета. Никому и в голову не могло прийти такое дружественное отношение! А как были бы рады духовные! Или уж нас и в самом деле не стоило звать туда, как бесплодных?..Нет, думаю, тут сказался двухвековой отрыв государственной власти от Церкви. Встречи были лишь официальные.».

Через «освобождение» Церкви лежал путь к замирению и с лучшей частью образованного класса. С теми, кто после первой революции осознали гибельность пути по которому шли. С теми, чьи мысли и надежды были высказаны философами и публицистами, авторами сборника «Вехи». Однако, они и вовсе (бывшие марксисты!) вызывали подозрение и отторжение. Причем, даже не столько у самого Императора, сколько у все той же бюрократии («кабы чего не вышло!»)

Над Николаем тяготело «проклятие» Романовых. Он дистанцировался от тех, кто мог спасти Самодержавие от гибели и приближал тех, кто ускорял ее и делал неотвратимой.

Рожденный в день памяти Иова Многострадального, он рано осознал, что путь его будет полон страданий, что путь это роковой. «Везде измена, трусость и обман», — вот что записал Государь в последний день перед отречением.