Исход. Возвращение к моим еврейским корням в Берлине - Дебора Фельдман Страница 25

В кабинете УЗИ оператор долго водил аппаратом по моему животу и немало удивился, когда понял наконец: эти шары размером с грейпфрут – мои яичники. Как и остальные, он признался, что никогда не сталкивался ни с чем подобным и не знает, как поступить. В одном он был уверен – вряд ли это пойдет на пользу моему организму. В его голосе мне послышалось легкое осуждение, но в тот момент меня куда больше беспокоило слово «грейпфрут». Женщина из клиники сказала – яичники размером с апельсин, верно? Разве грейпфрут не больше? Домой меня отправили утром, сопроводив рекомендацией обратиться непосредственно в клинику на Пятой авеню, поскольку в таких вещах там разбирались лучше. Осматривавший меня доктор считал, что сейчас угрозы перекрута яичника нет, но не был до конца уверен.

В клинике меня приняли моментально – и тут же отправили на еще одно УЗИ, на современном и очень дорогом аппарате. Здесь врач сразу же успокоил меня: все идет отлично, я в порядке, яичники производят очень много яйцеклеток. Настолько много, что мы можем прямо сейчас сделать стимулирующий укол и назначить дату забора материала. В тот момент я вздохнула с облегчением: страшно подумать, как я чувствовала бы себя, продолжи мои яичники увеличиваться. После процедуры они, конечно, вернутся к прежним размерам, и все станет как раньше. Мне уже очень хотелось сдать яйцеклетки и жить дальше. Тогда я думала, что забуду это, как сон, и не стану больше вспоминать. Казалось, плата за эти переживания достаточно велика.

В день процедуры я отвезла Исаака в сад, а после уехала на роскошном такси из числа тех, что обычно встречаются в более богатых районах. Машина доставила меня к частному хирургическому отделению, где анестезиолог сначала ввел мне фентанил, который расслабляет тело и готовит его ко сну, а потом поставил катетер для введения анестезии. Затем меня сопроводили к гинекологическому креслу, усадили и попросили считать от десяти до нуля. Я почувствовала, как огнем обжигает вену снотворное, и провалилась в сон, досчитав только до трех.

Очнулась я уже в палате – и сразу же почувствовала эйфорию, удивительное, ни с чем не сравнимое и неописуемое ощущение абсолютной благости, – весьма распространенное следствие выведения фентанила из организма. На медсестру, которая подошла спросить, не хочу ли я есть или пить (процедуру проводили натощак), я уставилась как на ангела-хранителя.

– Вы отлично справились, – сказала она с улыбкой. – По-моему, они извлекли из ваших яичников 72 яйцеклетки, может, даже больше.

Я улыбнулась и поблагодарила ее, словно это был комплимент. Только много позже, дома, сжавшись в комок от самых сильных в моей жизни спазмов (Исааку я сказала, что болит живот), я сообразила: 72 яйцеклетки – это же невероятно много. Мне говорили, в процессе можно получить дюжину – по шесть или около того из каждого яичника. Конечно, их раздуло до размеров грейпфрута! Конечно, это была гиперстимуляция! Я вдруг поняла: мне намеренно дали слишком большую дозу гормонов.

Я в ужасе начала искать информацию об этом в интернете – и нашла множество записей на форумах от женщин, которые прошли через те же мучения. Оказалось, это неприятная, но распространенная практика: донорство яйцеклеток не регулируется законодательством США, поэтому технически изменение дозировки гормонов не считается незаконным. Некоторые пострадавшие уже создали сообщество и обратились к конгрессу с просьбой определить четкие правила для этой процедуры, чтобы защитить доноров, однако на тот момент все мы были в положении подопытных мышей, над которыми ставили эксперимент, и никто не задумывался о последствиях. Пройдет еще несколько лет, и на глаза мне попадутся статьи о женщинах-донорах, заболевших раком яичников. Они боролись за проведение исследований, но и тогда никаких правил все еще не существовало.

В клинике остались очень довольны моими результатами. Когда я приехала, чтобы забрать чек на 10 000 долларов, мне предложили повторить процедуру через два месяца.

– Нет! – воскликнула я, выдав свой ужас.

– Но почему? – искренне удивилась врач. – Все прошло хорошо, фертильность у вас отличная.

– Вы же гиперстимулировали меня! Все прошло так хорошо потому, что я получила слишком много гормонов. Как я могу еще раз доверить вам свое здоровье, если вы так себя ведете только из желания пополнить банк яйцеклеток? Я же все-таки живой человек, а не машина, которую можно заставить выдавать максимальный результат.

– Что ж, я… – Она запнулась. – Я не думаю… Понимаете, мы дали вам стандартную для женщины вашего возраста дозу. Ваш ребенок появился, когда вам было 19, сейчас вам уже 25. За эти годы фертильность могла очень сильно измениться. Нам пришлось предположить, что она ниже, чем в момент зачатия… Это не точная наука. Но, если вы согласитесь на повторную процедуру, мы можем подобрать дозировку с учетом уже известных данных…

– Я больше никогда на это не соглашусь, – жестко заявила я. – И никогда не порекомендую это кому-то еще.

Попытка постоять за себя должна была бы принести мне хоть какое-то удовлетворение, но этого не произошло. Они же все равно получили то, что хотели. А мне достался только чек. Я стояла на тротуаре возле шикарного офиса клиники в деловом районе и смотрела на цифры – единицу и четыре нуля после нее. Теперь понятно, почему за эту процедуру столько платят. Они не просто покупали мои яйцеклетки. Они покупали мою жизнь.

Еще много лет после я буду страдать от невероятно болезненных нерегулярных месячных, от неожиданных спазмов в яичниках, способных вывести меня из строя на несколько дней, а иногда и недель. Мое тело уже не будет прежним, и это подтвердит множество европейских врачей. Но, пускай ужас на их лицах каждый раз напоминал об унижении, через которое мне пришлось пройти, он пробуждал и воспоминания о силе воли, о готовности пожертвовать всем ради выживания, ради сына и его возможности пользоваться благами новой жизни. Я смогла поддержать его и не провалить эту задачу. Так стыд за содеянное навсегда смешался для меня с какой-то извращенной гордостью, и долгое время я даже и не пыталась объяснить ее, потому что отказывалась верить в то, что кто-то способен понять всю сложность той ситуации и тех переживаний. Возможно, так и есть – хотя сейчас я все равно иногда говорю об этом: я нашла объяснение для самой себя, и его оказалось достаточно.

…

Бог – это вроде костыля: откладываешь его – и внезапно понимаешь, что твои ноги и сами прекрасно работали. Я больше не хотела видеть мир через мистическую призму, твердо поверив в то, что ясный разум и зрение послужат мне в будущем гораздо лучше – и неважно, насколько меньше они предлагают комфорта.

Было утро 25 декабря. Я собиралась прокатиться по городу. Выехав на магистраль ФДР, я обнаружила, что она обезлюдела: на трассе не было ни одной машины, лодки на Ист-Ривер не двигались. Та же постапокалиптическая картина ждала меня и на Вест-Сайд-Хайвей. Поездка, на которую обычно уходило около часа, в тот день заняла 20 минут. Петляя по узким улочкам Сохо, обычно заполненным покупателями, я увидела только серые витрины закрытых магазинов да металлические урны, которые безжалостно раскачивал ветер.