Собственные записки. 1835–1848 - Николай Муравьев-Карсский Страница 25

– Разве вы не получили ничего на мой счет? – спросил он.

– Получил, – отвечал я ему, – что вы назначены посредником.

– И больше ничего?

– Ничего.

– Читайте же, что мне написано, – сказал он, подавая повеление, им полученное.

Я ожидал найти что-нибудь необыкновенное, от меня скрытое, но увидел, что оно было такого содержания, как и мне данное; но Депрерадович все опирался на помещенные слова, что ему поручено наблюдать за исполнением диспозиции. Я опять спросил его, в чем я ее нарушал?

– Вам велено стараться соединиться с Шильдером, – сказал он, – так зачем же вы ушли?

– Я не ушел, а иду на соединение с Шильдером.

– Где же вы с ним соединитесь, когда он теперь близ Петергофа?

– Разве вы о том имеете известие? Я же полагаю, что он здесь вблизи.

– Вам надобно было идти к Петергофу. Государь туда же потянулся, а здесь он вас не найдет, и вы сим нарушили диспозицию.

Я всячески старался убедить его, что диспозиция ни в каком случае не нарушена: ибо точка соединений не была определена и что, напротив того, государь предоставлял мне двигаться даже до Царского Села; что если мне удастся соединение, где бы то ни было, то я выиграл; в другом же случае выиграла бы противная сторона разбитием нас порознь. Но он никак не мог понять сего и все спрашивал: когда же будут маневры, говоря, что он уже 15 лет исправляет должность посредника, и никогда не видал подобных, что маневры всегда заключаются в пальбе и непременно в сражении.

– Если бы вы, – продолжал он, – спросили меня, куда вам идти из Копорского, или открыли бы мне свое намерение, то я бы по дружбе отсоветовал вам сие: ибо цель государя состояла в том, чтобы дать красивое зрелище для императрицы и собранных принцев и иностранцев. В Петергофе готовились праздники для всей гвардии, и вы этим движением разрушили все предположения государя.

– Цель и намерение государя, – отвечал я, – объяснены достаточно в предположении маневров. Маневры почти уже кончены: ибо я сейчас отправляюсь далее на соединение с Шильдером, следующим сюда с двенадцати часов ночи.

Тогда Депрерадович начал постигать движение сие, находил его весьма искусным, поздравлял с успехом, но опасался гнева государева. Я уверял, что государь будет сим доволен, и он решился, прежде отъезда своего (от которого я его, впрочем, не удерживал), посмотреть на сие чудесное для него соединение с отрядом, который он все еще полагал направлявшимся к Петергофу.

В ту самую минуту, как я хотел подыматься, дабы идти далее, прискакал ко мне офицер от Шильдера с известием, что он в шести верстах и пробрался ночью мимо всех войск неприятельских, не заметивших его движения. Сам офицер проскакал чрез неприятельские кавалерийские посты, открывшие меня и окружившие Дудергофскую гору. При сем известии ропот прекратился и заменился всеобщим изумлением. Я решился остаться в дудергофской позиции, которая была весьма выгодна для ожидания Белорусского корпуса, и послал навстречу Шильдера небольшой отряд, который и соединился с ним в виду нашем, а корпус Шильдера, никем не тревоженный, вступил за Дудергофскую гору, место весьма крепкое, где можно с выгодой принять бой против двойных и даже тройных сил.

Действия Шильдера были следующие. 9-го числа его окружили 20 батальонами пехоты и целой дивизией кавалерии, но по условиям диспозиции не могли атаковать и располагали, 10-го, с рассветом его разбить. Шильдера же окружили людьми, которые также старались выведать его намерения. Он также воспользовался сим, дабы направить внимание всех по окружной дороге, ведущей чрез Гостилицу в Петергоф, и в полночь, когда ему разрешено было начать действия, приказал полуэскадрону атаковать противный лагерь, что и было сделано к самой квартире государя. Во всеобщей тревоге все войско поднялось и погналось за сим полуэскадроном по направлению к Гостилице, очистив Шильдеру нужную дорогу к Дудергофу, по коей он и пошел без препятствия. Разъезды противной стороны, основываясь на разных ложных известиях, донесли даже, что они видели пехоту в Гостилицах, и движение тем сильнее продолжалось в ту сторону, что и дало Шильдеру средство исполнить мое предназначение.

Цель была достигнута, и маневр кончен. Утомленный трудами двух суток, я уснул под кустом. Никто не видел сего, и с трудом могли меня найти, когда приехал военный министр, дожидавшийся меня около часу. Он встретил меня с обыкновенным недоверчивым взглядом своим и, с видом оскорбленного неудачей человека сказал мне, что государь был очень доволен моим маневром, но что теперь нужно было сделать развязку и показать ожидаемое зрелище для императрицы и иностранцев, а потому советовал мне далее не уходить. Я отвечал, что не уходил, а шел на соединение с Шильдером и давно уже занял позицию в Дудергофе, в которой и ожидаю Белорусский корпус. Тут он мне дал почувствовать, что надобно было уступить место. Я отвечал, что готов на сие и исполню и спросил, нет ли препятствия оставаться мне в Дудергофе.

– Нет, – сказал он колеблясь.

Но, видя желание его, дабы все происходило на открытом месте и не в столь крепкой позиции, я предупредил министра, спросив: не будет ли препятствовать сад государев, находящийся в сем месте? Он с удовольствием принял мысль сию, нашел ее правильной и приказал вывести войска на равнину против большего лагеря, где меня государь будет атаковать, сказав, что кирасирская дивизия будет обходить мой правый фланг. Я объяснил министру, что не могу вскорости сделать сего движения, и что прежде двух часов времени затруднялся собрать двадцатитысячное войско, расставленное по лесам в разных местах.

– Как хотите, сделайте: ибо государь сейчас будет.

После сего министр отвел меня в сторону и объявил, что государь назначил меня накануне командиром 5-го пехотного корпуса и что сим назначением мог я быть особенно счастлив в нескольких отношениях: 1-е) потому что оно само по себе лестно; 2-е) потому что я не под командой фельдмаршала или другого генерал-аншефа и 3-е) и самое важное, что я буду зависеть от него собственно и от лица государя. Я не нашелся отвечать ему на столь высокомерные речи, и трудно было что-либо отвечать; но слова сии напомнили мне, сколь мало следовало мне дорожить назначением, объявленным с таким мрачным предзнаменованием. Он еще сказал мне, что имеет со мной переговорить о некоторых делах наедине касательно графа Левашова, который донес на сделанный ему вопрос о сказанных им за обедом нескромных речах на счет фельдмаршала, якобы он никогда не говорил сего и в доказательство ссылался на данное ему ныне честное слово генералом Кайсаровым, что он будто не слыхал сего.

Я видел из сказанного министром о маневрах, что дело заключалось уже в другом смысле и что сие последнее действие необходимое не могло иметь связи с предположенными маневрами, кончившимися соединением двух отрядов, и потому я приказал офицеру Генерального штаба Фролову вывести жалонеров и разбить места для постановления войск на новой позиции, ему более известной, назначил начальников различных частей и сказал ему, дабы он передал им приказание мое выступить на новую позицию по расстановлению жалонеров, а сам остался в избе, где еще передавал некоторые распоряжения частным начальникам. Вскоре, однако ж, после сего я услышал усилившуюся пальбу, и ко мне с аванпостов прискакали с известием, что государь с большими силами уже атакует новую мою позицию. Полагая, что войска уже собрались на оную, я поспешил сесть верхом, но к удивлению моему увидел, что еще никто не трогался из-за Дудергофской горы и вслед за сим узнал, что никому не было дано никакого приказания; потому что капитан Фролов со всеми жалонерами был захвачен в плен черкесами по приказанию государя, с замечанием, что никогда не должно пред неприятелем занимать линию жалонерами.