Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер Страница 25

Аналогичные взгляды на злоупотребление властью и наплевательское отношение к местному населению со стороны наместников находим и во множестве рассказов о разнообразнейших проявлениях коррупции в высоких кругах. У Светония читаем, что будущий император Гальба в бытность свою в 60–68 годах прокуратором Тарраконской Испании управлял провинцией «непостоянно и по-разному». Поначалу он был весьма энергичен и склонен к чрезмерной строгости. Одному нечестному меняле он приказал отрубить руки, которые затем велел прибить к столу, за которым тот работал на форуме. Мужчину, отравившего ребенка, который должен был ему наследовать, он велел распять. Когда осужденный заявил, что он римский гражданин, то Гальба, словно облегчая ему наказание, велел «ради утешения и почета» перенести его на более высокий, побеленный крест (Светоний, Гальба, 8–9). Понимать ли это как доподлинное описание реальных событий, типичных для провинциальной жизни? Конечно, нет. Значит, это исторический анекдот, утрированно передающий некие особенности характера Гальбы, которые хотел подчеркнуть Светоний? Возможно. Однако главное, что остается в сознании по прочтении описания этого эпизода, — ощущение всевластия римского наместника в любой провинции.

Можно с определенностью утверждать, что случаи самодурства, подобные вышеописанному, не являлись чем-то уникальным. Ярчайший пример того, как наместник всячески злоупотребляет своим положением, находим в произнесенной в 70 году до н. э. обвинительной речи Цицерона против Гая Верреса, отозванного с должности пропретора Сицилии и привлеченного к суду за неподобающее управление этой островной провинцией. Со свойственной ему желчностью Цицерон расписывает, как разнузданный Гай Веррес совершил много преступлений против людей и богов. Кроме того, в Сицилии он стяжал 400 тысяч сестерциев (Против Верреса, I.56). Хуже того, для вымогательства денег у богатых Веррес весьма циничным образом использовал их же рабов. Ловко сориентировавшись в текущей военно-политической ситуации, Веррес, по версии обвинения, использовал в корыстных целях сумятицу, вызванную на Апеннинском полуострове восстанием Спартака. Арестовав некоторых ценных рабов богатейших землевладельцев по обвинению в заговоре с целью присоединения к восстанию Спартака и приговорив их к смерти, Веррес затем намекал их владельцам, что готов объявить и о помиловании, но, естественно, за щедрую мзду. Вменялись в вину Верресу и вовсе вопиющие эпизоды, когда он якобы обвинял в причастности к заговору с целью бунта несуществующих рабов, а затем инкриминировал их мнимым владельцам укрывательство беглых преступников. Поскольку выдавать обвиненным в укрывательстве было, естественно, некого, Веррес приговаривал людей к чудовищным штрафам и держал в тюрьме до их уплаты.

Всё это происходило еще на закате республики, когда от «слуг народа», надо полагать, требовалось соблюдение хотя бы внешнего соответствия высоким меркам. А с установлением, по сути, единовластного императорского правления прокураторы провинций получили, как им показалось, полную свободу творить на местах всё, что им заблагорассудится. У историка Кассия Диона рассказано, как в правление первого императора, Августа, жители Галлии страдали от поборов прокуратора провинции по имени Лицин. Кассий сообщает, что эти несчастья были предсказаны появлением шестидесятифутового морского чудовища, которое выбросилось на берег: всем своим внешним видом, за исключением головы, оно напоминало женщину. Когда всё в природе идет наперекосяк и женщины покидают привычное место, сообщает историк, можно ожидать крутых перемен. Так, галл по имени Лицин, бывший раб Цезаря, получил свободу и однажды был назначен прокуратором Галлии. Чтобы обеспечить приток средств в казну, он ввел четырнадцатимесячный год. Люди жаловались Августу, но тот не верил этому или делал вид, что не верит. Лицин был настороже, пригласил императора к себе в дом и показал ему множество сокровищ. Он объявил государю, что всё это копил лишь ради государя и римского народа, чтобы галлы, имея такие богатства, не замыслили мятежа. Так Лицин избежал нависшей над ним угрозы, представив дело таким образом, будто он истощал силы варваров ради блага Августа (Кассий Дион, Римская история, LIV.21).

В каком-то смысле это, что называется, «картина маслом», передающая всю многоликость неконтролируемой коррупции на местах. Но, с другой стороны, рассказ Диона свидетельствует и о том, что жертвы поборов имели смелость и возможность огрызаться хотя бы жалобами на имя императора. В данном случае, если бы Лицин не упредил его щедрым подкупом, Август, вероятно, предпринял бы жесткие меры, чтобы пресечь его злоупотребления. При Августе же укоренилась совершенно коррупционная по нынешним представлениям практика щедрого одаривания преданных людей из имперской казны. Понятно, что деньги раздавал не лично император (как гласит известная шутка, у королевы Англии нет денег), а чиновники от его имени и по его поручению. На свою беду, чиновники повадились присваивать львиную долю даров. Прознав об этом, Тиберий, преемник Августа, стал строго следить за тем, чтобы все выделенные из казны деньги немедленно и напрямую выплачивались получателям. Особой похвалы от историка Тиберий удостоился за то, что он распоряжался таким образом государственными деньгами, ради денег никого не казнил и ни у кого не отбирал имущество (Кассий Дион, Римская история, LVII.10). В общем, в очередной раз мы наблюдаем режим, при котором чиновникам на местах проще простого разживаться поборами, но лишь до тех пор, пока это не всплывет, — и тогда их немедленно схватят за руку, выведут на чистую воду и публично покарают за злоупотребления. Другой вопрос, зачем самому Диону понадобилось пересказывать эту старую сказку. Хотел ли он тем самым указать на непредсказуемость имперского правления? Едва ли. Вероятнее, что историк намеренно подчеркивал изначально присущую императору Тиберию честность и скрупулезность в качестве фона для бесславного окончания его правления. Именно Тиберию, отметим, принадлежит ставшее крылатым выражение «хороший пастух стрижет овец, а не сдирает с них шкуры» ^[39]. Слова взяты из письма Эмилию Ректу, наместнику в Египте, обложившему население непомерными податями (Дион, Римская история, LVII.10.5; Светоний, Тиберий, 32). Императоры делегировали наместникам и чиновникам весьма значительные полномочия, и все понимали, что последние могут их использовать и в корыстных целях, но в меру и не в ущерб интересам империи. Правительство, однако, практически не предпринимало системных мер по искоренению коррупции и злоупотреблений на местах, а просто эпизодически реагировало на всплывающие вопиющие случаи показательными процессами над особо зарвавшимися чиновниками. В общем, римская власть не горела желанием преследовать своих назначенцев, видя в них главный оплот империи в провинциях, но за серьезные проступки могла демонстративно их растоптать.

И теперь мы должны быть очень осторожны. Все вышеприведенные цветистые анекдоты были выбраны римскими историками с единственной целью — привнести живость в сухое изложение череды малоприметных фактов и событий (ровно с той же целью использую их и я); следовательно, их нельзя считать показательными или типичными примерами характера римского административного управления империей. По правде говоря, чем больше набирал силу имперский строй, тем сильнее ограничивались полномочия наместников и тем меньше произвола им дозволялось творить, — то ли по причине широкого распространения римского гражданства на местные элиты, то ли из-за усилившегося императорского надзора за деятельностью представителей римской власти на местах. Письма Плиния Младшего (императору Траяну), относящиеся ко времени, когда он занимал должность императорского легата в одной из провинций, рисуют, однако, совершенно иную картину. Перед нами предстает добросовестный и вдумчивый чиновник, остро озабоченный тем, чтобы ни в чем не выйти за пределы своей юрисдикции и не дать повода усомниться в собственной честности и порядочности. «Прошу тебя, владыка, — обращается он к Траяну в одном из писем, — разреши мои колебания: следует ли держать на страже у тюрьмы городских рабов, как это до сих пор и делалось, или же поставить к ней солдат. Я боюсь, что городские рабы — стража не очень верная, но страшно и оттянуть на эту охрану много солдат. Пока что я добавил к городским рабам несколько солдат». Плиний, впрочем, не хочет, чтобы это привело к проблемам: если случится неприятность, одни будут пытаться переложить вину на других. Траян отвечает Плинию, что не следует превращать солдат в тюремных стражей (Письма Плиния Младшего, X.19–20). Чувствуется, что Плиний стремится всячески подчеркнуть и свое здравомыслие, и полнейшую лояльность императору, а Траян, в свою очередь, даже в мыслях не держит такой возможности, что легат не прислушается к его совету или пойдет на малейший неоправданный риск. Но, опять же, следует помнить и о том, что Плиний, готовя свою переписку с императором к публикации, вполне мог специально отредактировать ее таким образом, чтобы предстать в глазах современников и потомков образцово-показательным правителем на голову выше среднего уровня. Однако же есть все основания полагать, что и среднестатистический провинциальный наместник был, вероятно, в свою очередь на голову выше тупых, жестоких и продажных чиновников из исторических анекдотов.