Могусюмка и Гурьяныч - Николай Задорнов Страница 25

КРИЧНЫЙ МОЛОТ

Много передумал за эти дни Могусюмка. Он вспомнил, как лежал связанный неподалеку от избы Шамсутдина, у столбов с конскими хвостами на куль-тамакском холме и как желал лишь одного, чтобы спаслась Зейнап. Он искал ее вокруг глазами. Он видел, как убили Ирназара, как Зейнап кинулась к отцу, когда его били, как упала она без чувств. Могусюмка пытался грызть веревки, но получил такого тумака, что чуть не потерял сознание.

Видел он, как Зейнап бежала, как офицер запретил стрелять казаку, уже было нацелившемуся в нее. Ночью пел о ней и плакал о своей судьбе и снова пел о любимой и о погибшем урмане. На другой день пленников повезли, а куль-тамакские избы — их было всего три — запылали, подожженные казаками. Осталась там старуха Гильминиса да где-то в лесу Зейнап, чей призывный голос услышал башлык ночью. Что с ними будет, неизвестно. Могусюмка не терял надежды вырваться рано или поздно из вражеских рук. Но убежать трудно: казаки хитры. Они умели крепко держать пленников. Вечная борьба со степняками на пограничной линии, которую вели они из поколения в поколение, воспитала в этих людях необычайную наблюдательность, хитрость и осторожность. Трудно от них уйти...

Могусюм оживился, когда стали подъезжать к заводу. Когда свернули не на перевал, а к углесидным кучам — «кабанам», он понял, что попадет в заводской поселок, увидит, может быть, старых своих друзей.

И вот без шапки сидит он у крыльца заводской конторы, а бок о бок с ним Хибетка и дедушка Шамсутдин. Огромная толпа рабочих обступила их и смотрит. На этот раз тут много людей, не знакомых Могусюму, и смотрят они со злом.

— Ошибка, может быть, произошла, обознались... — говорят мастеровые.

— Что ты, да я знаю Могусюмку-то. Вот он носатый, у которого рожа-то посмышленей. Он у Махмутова старика коней пас. Богатый, брат, башкирин был. Могусюмка его и прикончил. Ты ему поди-ка в лесу попадись.

— А ты слыхал, как на Шкериных нападали, на лесорубов, чуть не убили. Этот вот Могусюмка.

Потолкавшись у конторы, пока на заводе полдничали, рабочие возвращались на свои места, уже более спокойно обсуждали случившееся.

— Надо их понять, — говорил молодой рабочий Степан Рыжий. — Им обидно. Заводы теснят. Много ли у них земли осталось? Им полосу отведут и начальство объявит: мол, пользуйтесь, охотничайте, мед собирайте... А кто-нибудь из них, который побойчее из богатых сыщется, этот лес опять да и продаст. Огребет себе капитал.

— Это верно, — подтвердил беззубый Порфишка. — Богатые же башкиры все леса свои растрясли. Спроси-ка нашего деда.

В заводе рабочие расходились по сараям. Степка Рыжий и Порфишка подошли к кричному молоту, на котором Гурьяныч собирался начинать работу. Он не ходил к конторе.

— Что там случилось? — спросил он, бросая кричонка под молот.

— Конокрадов изловили, — отвечал Степка, — в завод привезли. Казаки их у конторы караулят.

Гурьяныч сразу не обратил внимания на эти слова и пустил молот. Балда ударила по железу.

Вдруг он бросил клещи на чугунный пол и, не отцепляя передачи колеса, повернулся к Степке.

— Кого изловили, ты сказал?

Молот продолжал бить по железу, плющил крицу.

— Могусюмку поймали, он там у конторы сидит, на телеге его привезли. С ним другой тоже... И третий...

У Гурьяна сердце замерло. «Он ведь мне брат, — подумал мужик. — Ближе братьев, я рос с ним... Отец мой был друг с его отцом...»

А Степан вдруг побледнел и спрятался за колесо. В тот же миг Гурьяныч почувствовал, что кто-то пнул его сзади. Он обернулся. Перед ним стоял Оголихин.

— Твое, что ль, мастерство? — прищурившись, кивнул «верховой» на разбитую крицу.

Колесо вертелось. Молот пробил ком железа, края его растрескались и стыли.

— С завода выгоню мерзавца! — заорал Оголихин. — Железо тратишь... Останови молот! Ты что, собачий сын, тут тебе не купеческая жена Настасья, — и он добавил грязную брань.

— Ты зачем так сказал? — спросил Гурьян.

В кричной наступила тишина. Оголихин нагло усмехнулся и подбоченился. Казалось, Гурьян стерпел обиду и потянулся было рукой, чтобы остановить колесо. Но вдруг он обернулся и шагнул к «верховому».

— Ах ты, пропасть! — заревел тот и толкнул Гурьяныча к молоту.

Рабочий удержался на ногах, но рассвирепел и кинулся на Оголихина. Он схватил Максима Карпыча за горло. «Верховой» побагровел, дико взмахнул руками, хотел что-то сказать, но хватка была так крепка, что из посиневших его губ вырвался лишь отчаянный крик.

Гурьян вдруг со всей силы швырнул «верхового» прямо к крице. Все это произошло так быстро, что никто не успел помочь Оголихину. Тот старался ухватиться за людей, но все в ужасе отпрянули, никто не пособил ему, и «верховой» упал на пылающий ком, чугунная балда тут же рухнула Оголихину на плечо. Молот снова поднялся, раздался второй удар.

— Человека убили! — пронеслось по кричной.

Рабочие сбегались к вододействуемым колесам. Отвели воду, остановили вал.

— Оголихина под молот закинули!

Толпа обступила Гурьяна. Явились стражники. Все понимали, что следует убийцу вязать, но Оголихина ненавидели и в Гурьяне готовы были сейчас видеть освободителя. Однако закон был законом, и взять надо, хотя и не хотелось.

— Ребята, — появился десятник Запевкин, — а ну-ка, хватайте его!

— Бери его!

— У-у, злодейская душа!..

Тут некоторые зашевелились, желая выслужиться перед начальством. Все рассчитывали, что Гурьян после такого дела сам дастся в руки. Но тот, оттолкнув ближайших рабочих, кинулся в сторону, поднял с пола чугунные клещи и угрожающе взмахнул ими над головой.

— Да вяжи, чего бояться! — кричал сзади Запевкин.

— Поди-ка сам попробуй, свяжи! Ловко тебе за чужими спинами вязать, — отозвался старый горновой Кузьма Залавин.

Гурьян обвел взглядом молоты, вододействуемые колеса, плотину, лица товарищей, навесы, словно навсегда прощался со всем этим, и вдруг, еще шире взмахнув клещами, двинулся прямо на толпу.

— Расступись, эй, расступись, зашибет! — пятились передние, пугаясь его дикого вида.

Гурьяныч прошел через толпу и направился к воротам. Огромная толпа горнорабочих тихо двинулась за ним. Кто-то еще пытался подбежать и схватить его, но тогда Гурьяныч поворачивался, кидался с клещами на толпу, и она шарахалась в сторону. Так отбегали несколько раз, а мастер продолжал свой путь.

У заводских ворот, выходивших к пруду, дорогу ему смело заступил старикашка сторож. Гурьян, положив клещи, поднял его, взяв за бока, как игрушку, и отставил в сторону. Тут он обождал, когда толпа приблизится, и, наконец, сняв шапку, низко поклонился.